Записки о чеченской войне 1995-96 гг.
Возвращение
Наша бригада планировалась на вывод из Чечни с 15 августа. Узнав об этом, я быстренько написал рапорт на откомандирование в базовую часть в город Тверь.
Месяц до дембеля прошёл в бестолковой маяте по июньской жаре. Будучи "ветераном" двух боевых рейдов, я заимел в клубе некоторое моральное превосходство. Поэтому наш непосредственный начальник — шизоидный майор был достаточно корректен в отношениях со мной: не доставал гнусными придирками. Весь июнь я был озабочен одной мыслью: как вывезти в сохранности отснятые кассеты? Дело в том, что эпизод с отрезанным ухом весьма негативно повлиял на комбрига и он как-то бросил мне с металлом в голосе: — Я ещё посмотрю, что ты там наснимал.
В операции по вывозу кассет мне очень помог советом майор из комендантского взвода. Он предупредил, что если добираться до Москвы воздушным путём, то есть, из Моздока на самолёте до аэродрома в Чкаловском, то в конечном пункте кассеты при шмоне однозначно отнимут или заставят уничтожить. Следовательно, безопаснее всего ехать поездом.
Первого июля, рано утром, скинув завшивленную робу и переодевшись во всё чистое, я тепло попрощался с сослуживцами и покинул многострадальную землю Чечни. Перед посадкой в вертолёт несколько офицеров провели личный досмотр убывающих солдат. Содержимое карманов и вещмешков мы выложили на траву, нас всех прощупали, прохлопали, обыскали поклажу на предмет вывоза оружия и боеприпасов. После этого мы погрузились в вертолёт Ми-8 и благополучно убыли в Ханкалу. Там очень удачно перескочили в готовый к отправке, и битком набитый дембелями, Ми-26. Ещё до полудня приземлились в Моздоке. Поскольку в Чечне были нужны лишь прибывающие на войну (да и то не особо, как показали наши январские мытарства), естественно, о демобилизующихся никто не заботился - отработанный материал. Выписав одно проездное требование на 20 человек, военная машина умыла руки: добирайтесь на родину как хотите, на самолёте или поездом - ваше дело. А сможет ли попутный транспорт принять сразу 20 человек, это военную машину не интересовало.
Помня о наставлении майора, я сразу отправился на железнодорожный вокзал Моздока. Благо дорогу зимой я частично запомнил. Большинство демобилизующихся срочников тоже пошло на вокзал. День был солнечный, жаркий. Я основательно взмок, пока дотащился к месту. Пару раз частники на машинах предлагали мне свои услуги в качестве такси, но деньги я берёг на поезд. По-умному надо было сделать так: иметь с собой гражданскую одежду и достаточно финансов, чтобы не заходить на вокзал, а взять такси на дороге и уехать подальше от прифронтовой зоны, в более мирные края и уже там садиться на поезд до Москвы. Но я не знал этих нюансов (первый раз с войны самостоятельно возвращался), поэтому пришёл на вокзал. И попал под очередной шмон.
Вокзал маленький, все приезжающие-отъезжающие, как на ладони. Несколько постовых ментов периодически оглядывали зал ожидания и вновь прибывающим военным (независимо от звания) приказывали идти с ними к отделению милиции. Там, перед крыльцом, без лишних юридических формальностей заставляли вытряхивать содержимое баулов на асфальт, прощупывали одежду, выворачивали карманы. Запрещённые к свободному обороту предметы тут же изымались. Я видел, как у двух офицеров отобрали (не составив протокола) несколько сигнальных ракет. Меня, и ещё человек десять солдат, выстроили в ряд и обшмонали. У бойцов ничего не нашли, а вот мои видеокамера с кассетами и Коран привлекли внимание ментов. Они заявили, что Коран изымается.
Поняв, что самое ценное для меня — видеокассеты, отошли на второй план и основной интерес вызвал Коран, я слегка усилил эту ситуацию — начал осторожно качать права, поинтересовавшись, какой закон я нарушил? Попросил составить акт изъятия (зная по опыту, что милиционеры заточены под написание только трёх протоколов: за мелкое хулиганство, появление в пьяном виде и неповиновение милиции; если требуется составить иной юридический документ, у них банально не хватает мозгов). Принимавшие участие в шмоне менты не стали со мной препираться о юридической стороне дела, а надавили на другую педаль. Они позвали одного из своих сослуживцев. По неподдельному вниманию и озабоченному интересу, с каким пришедший осмотрел Коран и другие книги по исламу, которые я вёз с собой, было видно, что он приверженец мусульманской религии, бережно относящийся к своему вероисповеданию. Не имея юридических доводов на изъятие Корана, милиционер-мусульманин, повёл разговор с культурологических позиций, объяснив, что книги подобного рода должны находиться в той среде, для которой они предназначены. Моё заявление о том, что я намерен сам вернуть Коран владельцам, не подействовало, милиционер мягко, но непреклонно стоял на своём. Было ясно, что от Корана он не отступится. Он пообещал мне, что передаст книгу в мечеть, недавно построенную в Моздоке.
Решив не перегибать палку и не испытывать судьбу, я сделал вид, что удовлетворён таким исходом дела. На этом шмон закончился и мне позволили убыть. Но пока я укладывал в рюкзак вещи, один из ментов лениво и нехотя, без служебного рвения, поинтересовался, что у меня записано на видеокассетах? Я опять внутренне напрягся, но внешне с деланным безразличием ответил:
— Ничего особенного, простой солдатский быт. Если в отделении есть телевизор, могу организовать видеопросмотр.
— Вообще-то эфэсбэшники давали нам указание все видеоматериалы изымать.
Миновавшая было угроза экспроприации видеокассет вновь замаячила. Но в этом случае отступать я не собирался.
— Если ребята из ФСБ такие умные и бдительные, пускай сами дежурят на вокзале, а не загребают жар чужими руками. Кроме эфэсбэшных инструкций существуют ещё законы, согласно которым граждане могут быть лишены собственности только по решению суда, а не по мнению мутных ребят из ФСБ. Кассеты я покупал на свои деньги, вот товарный и кассовый чеки, это моя собственность, так что изъятие будет незаконным, — проговорил я с максимальным спокойствием и уверенностью.
Видимо поняв, что овчинка не стоит выделки (в показатели работы данное изъятие не войдёт, а возни будет много), менты оставили меня в покое и я быстренько-быстренько удалился на перрон, сел в общий вагон проходящего поезда, заплатил проводнику за проезд запасным комплектом летнего форменного обмундирования и через трое суток был дома. На этом первая чеченская война для меня закончилась.
Прибыв в Тверь, я выхлопотал себе отпуск. Получив кругленькую сумму отпускных, купил необходимую аппаратуру и за три дня из отснятого материала смонтировал четырёхчасовой документальный фильм. Озвучил его комментариями, сделал несколько десятков копий и раздал их знакомым и сослуживцам. Все отзывы были положительными. Я и сам понял, что спонтанно создал весьма ценное документальное свидетельство о первой чеченской войне, которое не должно безвестно сгинуть в семейном архиве. Я решил бесплатно(!) предложить отснятый материал отечественным телеканалам для показа. К своему крайнему удивлению, на телевидении я столкнулся с вежливым отказом. Например, на шестом канале какой-то скучающий менеджер от телеискусства равнодушно бросил:
— У нас такого материала полно.
А на НТВ (тогда ещё принадлежавшего Гусинскому и только встававшему на ноги) уклончиво сослались, что у них формат игрового кино и мой фильм не вписывается в данные рамки. Но, компенсируя отказ, предложили свести меня с зарубежными телекомпаниями. Я согласился. Благодаря этому, через год, фильм, смонтированный из отснятого мною материала, вышел во Франции, а потом был показан во многих странах Западной Европы и Северной Америке. Он даже занял второе место на каком-то фестивале документального кино во Франции. В конце 1999 года, в четвёртую годовщину начала первой чеченской войны, НТВ (незадолго до разгрома) успело приобрести фильм у французов и показать в эфире.
Но Министерству обороны картина не понравилась. Оттуда позвонили на телевидение и сказали, что в фильме всё наврано, всё неправда и клевета. Я остался очень доволен такой оценкой моей деятельности. Закрепляя достигнутый успех, вдобавок ещё написал и эти воспоминания. Врать, так врать!
