Записки о чеченской войне 1995-96 гг.
Госпиталь
Прибыв в госпиталь, наша группа часа два простояла на улице, ожидая решения организационных вопросов. В это время мне встретился знакомый контрактник, из охраны комбрига. Мы с ним перебросились последними новостями и он успел дать мне ценный совет: "Сейчас начнут переодевать в пижамы, а вещи потребуют сдавать на склад. Не сдавай, всё украдут. "Через три дня я убедился в правоте его слов.
Уже в сумерках я прошёл процедуру заполнения меддокументов и переодевания. Помня совет сослуживца, всю форму запихал в вещевой мешок, а то, что не влезло, привязал к нему верёвкой. Сдавать вещи отказался, да на этом никто особо не настаивал. Инфекционные отделения владикавказского госпиталя, а их было два или три, точно не помню, все были забиты гепатитчиками под самые крыши. Двухъярусные койки стояли везде, где только можно: в коридорах, на лестничных площадках, в подвальном этаже. Коек не было только в туалете и столовой.
Засунув вещи под кровать, я наконец-то блаженно растянулся на чистых простынях, которых не видел почти три месяца. Большинство людей на земле даже не подозревают, как они счастливы тем, что могут ежедневно спать на чистом постельном белье. Эту маленькую радость жизни люди совсем не ценят. День получился очень длинный от обилия событий и ощущений.
В четырёхместной палате нас поместилось восемь человек, один молодой офицер - остальные контрактники, а также море тараканов, которые залезали ночью под одеяла (наверное грелись). Ворочаясь во сне, часть из них я давил и утром обычно стряхивал на пол 3-4 тараканьи тушки. Срочников в палаты не клали. Это была принципиальная позиция руководства. Я слышал, как начальник отделения отдал распоряжение: "Чтобы ни одного срочника я в палатах не видел ".
Положение солдат срочной службы в том госпитале было достаточно скотским. Их заставляли мыть коридоры, туалеты, выполнять хозяйственные работы, то и дело строили, пересчитывали — не давали сильно залёживаться. Как позже рассказывал один срочник, лежавший в госпитале одновременно со мной (у него была тяжёлая форма гепатита), его и ещё нескольких человек, заставили таскать какую-то, достаточно тяжёлую для больных, хозяйственную утварь. После этой работы содержание в крови билирубина подскочило у него с 60 до 160 единиц. А при лечении гепатита одним из важнейших условий является покой.
Вся процедура лечения во владикавказском госпитале заключалась в раздаче витамин. Кроме того, для срочников в коридоре стояла сорокалитровая фляга с водой, в которой медсёстры разводили глюкозу. К фляге цепью была привязана железная кружка. Этой воды можно было пить сколько хочешь. А у нас в палате стояли несколько трёхлитровых банок и пакет с глюкозой. Мы себе самостоятельно разводили питьё по вкусу. Вот и всё лечение.
Для объективности надо заметить: данный госпиталь не предназначался для лечения гепатитчиков в таких циклопических масштабах, а служил перевалочной базой, с которой больных отправляли в другие тыловые госпитали Краснодара, Волгограда, Самары, Москвы и так далее. Ценным во владикавказском госпитале было то, что не ограничивалась свобода передвижения. Можно было свободно выходить во двор, сидеть на лавочке и греться на солнце, некоторые контрактники даже периодически ходили в город.
В палате напротив меня лежал контрактник из 205-ой бригады. Неутомимый болтун. Он болоболил целыми днями громко и без умолку. Рассказал окружающим всю свою биографию, из которой мы узнали, что по месту жительства его ждал арест за участие в двух кражах. Поэтому-то он и завербовался в Чечню, в надежде, что со временем всё утихнет и забудется. Служил он с удовольствием, ему нравилось наводить "конституционный порядок ", фланировать среди презираемых им невооруженных чеченцев в бронежилете и с автоматом.
Он рассказал случай, как однажды на одной из улиц Грозного военный грузовик стал причиной аварии, в результате которой имелись погибшие гражданские лица. Этот парень в составе патруля прибыл на место. Вокруг собрались разъяренные вооруженные чеченцы, требовавшие выдать водителя для расправы. Патруль залёг, занял круговую оборону. У парня было всего четыре запасных магазина с патронами. Он весело и непринуждённо рассказывал, как лёжа в развалинах лихорадочно прикидывал, на сколько минут боя ему хватит четырёх магазинов и что делать потом. Он вспомнил всех своих родных, Бога, он клялся Небу, что если останется жив, то уедет из Чечни. Но вот на дороге показался несущийся на всех парах БТР. По словам самого рассказчика, он тут же забыл о всех своих клятвах-причитаниях и с ухмылочкой стал подниматься из укрытия, со словами: "Ну что, чеченские морды, сейчас мы вам покажем кто прав!" Но оказалось: БТР чеченский, сам Масхадов примчался на разборки. Парень упал обратно в развалины и принялся молиться пуще прежнего. Кровопролития удалось избежать. После этого случая, он стал выезжать на патрулирование в разгрузке трещавшей по швам от набитых в неё магазинов с патронами и гранат.
Во Владикавказе я пробыл трое суток. Рано утром, на четвёртые сутки, к нам в палату вошёл начальник отделения и зачитал список больных намеченных к отправке. В нём значилась и моя фамилия. Все сборы состояли в сдаче постельного белья и пижамы. Я вновь облачился в своё военное обмундирование.
Перед погрузкой в машину выяснилось, что у многих срочников украли со склада одежду и обувь. Им в пожарном порядке выдали какое-то немыслимо грязное и рваное тряпьё на три размера больше, в котором работало не одно поколение строителей и маляров, и рваные резиновые сапоги. В таком облачении несчастные срочники выглядели, как закоренелые бомжи. Нашу группу, в составе 54-х человек, привезли в аэропорт "Беслан". Там посадили в грузовой "Ан" и через непродолжительное время мы приземлились на аэродроме вблизи города Ейска.
После часового топтания на пронизывающем осеннем ветру на лётном поле в "Беслане", после грохота авиационных турбин, мы окунулись в полный штиль и бездонную тишину ейского аэродрома. Ни единого дуновения, ни единого звука, покой и тишина. Идиллическую картину безмолвия окутывал туман, из которого выступали стоящие по краям аэродромной полосы два длинных ряда МиГов -23, выкрашенные в серо-белые тона, безупречно выровненные, как по ниточке. На бетонке чистота идеальная. Нас встретила группа старших офицеров ВВС. Они о чём-то некоторое время совещались. Чувствовалось, что вышла какая-то неувязочка.
Неувязочка действительно имелась — инфекционное отделение ейского авиационного госпиталя рассчитано на 23-и человека. Готовились принять 35-ть гепатитчиков, а на деле прислали 54-е человека. От такого количества тыловики немного опешили. И вот автобус въехал на территорию госпиталя. "Ветеранов" ждали с интересом. До нас в это учреждение поступали отдельные раненые из Чечни, но то были единицы, а тут картинно высаживается целый десант. Пока мы стояли под стенами госпиталя, из всех окон нас разглядывали медики и пациенты — вот они, ребята с фронта.
А посмотреть было на что: угрюмая, желтолицая, заросшая щетиной масса, в грязных бушлатах, стояла понуро-выжидающе и почёсывалась. Вид срочников, облачённых в грязнущие лохмотья, с рукавами до колен, в дырявых резиновых сапогах 45-го размера, просто шокировал впечатлительных нянечек и медсестёр. Широко открытыми глазами они смотрели на цыплячьи шейки срочников торчащие из бесформенных рубищ и чуть не плакали. Самое убойное впечатление произвёл срочник, которому на вид можно было дать не больше 14-ти лет. Он выглядел, как малолетний узник из нацистского лагеря уничтожения. У какого военкома поднялась рука призвать в армию этого бедолагу!?
Часа два ушло на установку дополнительных коек, переодевание и сдачу вещей на склад. Нас разместили в просторных, светлых, хорошо проветриваемых палатах. Сразу же накормили сытным обедом-ужином, медики относились к нам словно к родным. Еду разнесли прямо в палаты, так как все помещения, в том числе и столовая, были заняты кроватями. Если бы сделали второй ярус коек, можно было бы ещё пятьдесят человек запихнуть. Порадовало, что в отделении не было даже намёка на присутствие тараканов.
Нас стали действительно лечить: ставить капельницы, давать кроме витаминов импортные таблетки на основе трав, регулярно делать анализы, контролируя процесс выздоровления. Самое главное, медики создали в отделении семейную атмосферу заботы и внимания. Особенно запомнилась мне одна из медсестёр — Валентина Павловна. Она никогда не повышала голоса, всегда говорила спокойно и очень по-доброму, делала свою работу с большой душевной теплотой, искренне сострадала и проявляла заботу о больных. Хоть она и была в годах, однако лицо у неё было очень приятное. Чувствовалось, что её доброта исходит не от рассудка, не от чувства долга, а проистекает из самого сердца. Такие люди крайне редко встречаются в жизни, о них очень приятно вспоминать.
Вскоре после нашего прибытия в Ейск, в госпиталь пожаловала съёмочная группа с местного телевидения и о нашем присутствии узнала широкая общественность. Медики рассказывали, что после показа видеосюжета о нас в теленовостях, по городу поползли слухи, будто в госпиталь привезли большую группу искалеченных солдатиков из Чечни - без рук, без ног. И есть-то им нечего и влачат-то они жалкое существование... Что тут началось !! В госпиталь хлынул поток гуманитарной помощи.
Местный молокозавод выделил большое количество творога, сметаны, молока и кисломолочных продуктов, какое-то сельхозпредприятие отгрузило несколько тонн яблок и всё это безвозмездно. В школах дети собирали продовольственные передачи. Нам приносили и раздавали банки с вареньями, на которых были наклейки с надписями, типа: «Наташа 5"А"».
Казаки послали гонцов, которые привезли множество всяческой снеди. Пришли представительницы комитета солдатских матерей, записали что нам требуется и вскоре привезли всё необходимое и самое ценное — хорошие книги. Короче, была проявлена трогательнейшая забота о нас со стороны простых людей.
В инфекционном отделении была организована одна палата для офицеров, она оказалась заполнена лишь военнослужащими местного гарнизона. Им гуманитарку не распределяли. Их это очень возмущало. Они скандалили с руководством отделения, требуя себе доли, не реагируя на объяснения, что вся помощь рассчитана строго на солдат из Чечни. Когда одна из санитарок рассказала в нашей палате об этой склоке, то все срочники разразились дружной нецензурной бранью в адрес офицеров, именуя их привычным словом «шакалы». Долго потом весь чеченский контингент плевался и изрыгал ругательства в адрес офицерской палаты.
Существует армейская поговорка, ещё со времён Советской Армии, "Куда солдата не целуй, у него кругом задница ". Высказывание по сию пору не потеряло актуальности. Прошло немного времени, солдатики оклемались и многие из них начали хамить. Стали по простыням спускаться на улицу, покупать водочку, пить, буянить, бить физиономии слабым сослуживцам.
Рядом со мной несколько недель лежал срочник из 245-го полка (в чеченской группировке это подразделение именовали не иначе, как «двести сорок пьяный»). Однажды вечером боец нажрался водяры и ночью стошнил на пол, между коек. После этого он велел другому срочнику вызвать из соседней палаты своего однополчанина, зачмырённого дедовщиной, и приказал тому убрать вонючую лужу, что тот и сделал.
Один из срочников-самовольщиков, чтобы раздобыть деньги на бутылку, совершил в городе грабёж - снял с кого-то куртку. Как-то четверых особо буйных солдат, один из которых был ранее судимый контрактник с нашей бригады, отправили в наручниках при помощи военного патруля, с больничной койки на гарнизонную гауптвахту. Совершили два или три побега солдаты срочники. К ним приезжали повидаться родители, а ночью эти солдаты исчезали из отделения (опять же по простыням спускались на улицу). Родители пытались таким образом спасти сыновей от Чечни. Начальник отделения, подполковник медицинской службы Владимир Иванович (ребята называли его между собой - Ленин, за похожие бородку и усики), уверял срочников, что такого не произойдёт, в Чечню их больше не пошлют. Он добросовестно заблуждался; некоторых срочников, лежавших со мной в госпитале, я потом встречал в Чечне.
Владимир Иванович был прекрасный человек. О нём у меня остались только хорошие воспоминания. Когда ему на голову вместо 34-х свалилось 54-е человека, видимо он решил впредь быть осмотрительнее. Во многих других госпиталях, всё лечение гепатита заканчивалось, кажется дней за двадцать пять, после чего следовала автоматическая выписка. Наш же начальник, выписав в стандартные сроки алкашей и дебоширов, оставил в отделении лишь спокойных и покладистых и продолжил их неспешно и основательно лечить. Таких набралось человек около тридцати - как раз, чтобы имелся небольшой перебор штатной наполняемости. Благодаря этой дальновидной политике товарища подполковника, мне удалось пролежать в ейском госпитале два месяца — почти до конца года. Изъяви я желание, он бы оставил меня и на больший срок. С отдельными срочниками, слабосильными и безвольными, прирождёнными жертвами, которых в частях ждала мрачная дедовщина, он так и поступил - лечил их до последней возможности.
В первые недели, единственной неприятной процедурой были капельницы. Когда их отменили, всё дальнейшее лечение состояло из приёма пищи, сна, чтения книг, проглатывания таблеток и витаминов. От подобного распорядка дня душа наполнилась ощущением необыкновенной лёгкости: каждую текущую минуту её ничто не обременяло; о будущем всё уже было решено и оно не тяготило сознание. Я находился целыми днями в состоянии покоя и безмятежности. Те благостные дни можно сравнить, пожалуй только с дошкольным периодом жизни, в который от меня требовалось лишь своевременно поесть и вовремя поспать. Эта тотальная релаксация однажды дала потрясающий результат.
Не помню числа и месяца, кажется был конец ноября, начало декабря, на улице уже выпал снег, подмораживало. Дело обстояло так: проснулся я ночью, наверное было часа четыре-пять утра. Открыл глаза. В палате тишина, полумрак, покой. Через заиндевевшие окна падал свет уличных фонарей. Вдруг я неожиданно ощутил гипер-фантастическую лёгкость мышления. Почувствовал, что способен молниеносно пронзать мыслью всё мироздание, начиная с банальной пылинки, кончая основами бытия. Как в повседневной жизни я отчётливо ощущаю чувство голода или жажды, также уверенно я почувствовал, что смогу написать о пустой трёхлитровой банке, стоявшей на столе, книгу объёмом не меньше чем "Война и мир" Льва Толстого, но во сто крат интереснее.
Я чувствовал, что мой разум, оттолкнувшись от столь прозаического основания, может образовать сноп замечательнейших мысле-искр изумительной красоты (подобный выстрелу праздничного салюта), которые будут строго последовательно и логически безупречно связаны с исходным предметом и, кроме того, каждая отдельная мысле-искра будет связана с остальными интереснейшими причинно-следственными связями. И всё это я могу проделать без всякого напряжения, легко и естественно - как вздохнуть. Данное состояние продолжалось секунд десять-пятнадцать. Скорость повседневной умственной деятельности и скорость мышления в те ночные секунды различались так же, как передвижение черепахи и полёт реактивного снаряда. Пока черепаха переставляет одну лапку, снаряд за это время пролетает сотни метров.
Много позже я выяснил из книг, что спонтанно попал в состояние Самадхи, которого люди добиваются многолетними упорными занятиями йогой и медитацией. Суть медитации заключается в том, чтобы остановить работу ума, но при этом не заснуть. В бодрствующем состоянии ум непрерывно генерирует бесконечное количество пустых мыслей. Они-то и заслоняют от людей их собственное Зерно Духа, которое присутствует в каждом человеке. Остановив работу ума, человек обнаруживает в себе Божественное Начало. Так говорится в умных книгах. В ту зимнюю ночь я проснулся, но ум еще не успел включиться и мне удалось дотронуться до Божественного Источника в самом себе.
Семью годами позже, так же поздней осенью, будучи у себя дома, очнувшись ото сна, я почувствовал, что через секунду войду в то же состояние, которое испытал в 95-ом в госпитале. Но тут я сделал большую глупость: подумал. Подумал, что если совершу погружение, то могу опоздать на работу. Лишь только появился крохотный кончик этой банальной мысли, всё пропало. Включившийся ум заслонил собой появившуюся щёлочку в другое измерение. Иногда по радио и по телевизору приходится слышать, как интервьюируемым задают вопрос: "Какой период жизни они бы хотели прожить вновь?" Я тоже задавал себе этот вопрос. Много было и хорошего и радостного и замечательного, но из всей жизни я бы хотел повторить только те несколько ночных секунд в госпитальной палате — только их.
В нашей палате лежало кажется человек двенадцать, почти все срочники. Любимой темой для разговоров у них был вопрос, что их ждёт после выписки: попадут ли они обратно в свои части или получат направления в другие места, как утверждал начальник отделения. Слушая эти беседы мне было приятно сознавать, что вырвавшись за черту базового лагеря, я превратился в полноценного человека, хозяина своей судьбы, которого не могут просто так, по прихоти какого-нибудь толстомордого хамлюги подполковника, запихнуть в яму. А срочники как были бессловесными рабами системы, так и останутся ими до конца службы.
В первые дни, развалясь на кровати, я безапелляционно заявлял, что по выходе из госпиталя сразу расторгну контракт и в гробу я видал эту Чечню. С этим наитвердейшим намерением я прожил полтора месяца. Вероятно так бы оно и случилось, если бы меня отпустили в ноябре месяце. Но недели за две до выписки, из сообщений СМИ, я узнал, что в Чечне опять начинает разгораться война - кажется 14-го декабря, незадолго перед выборами главы республики (если не ошибаюсь), отряды моджахедов захватили город Гудермес. Посмотрел я телевизор, послушал радио и моё неколебимое решение о невозвращении в Чечню дало трещину. Я стал рассуждать сам с собой: ехал на войну, но в результате лишь подышал пылью, пообщался с шизоидными шакалами, подпортил печень и ... собственно в итоге полный ноль. Так не годится. Раз там начинаются настоящие боевые действия, значит я должен вернуться.
