Записки о чеченской войне 1995-96 гг.
Коментдантский взвод
Да, так вот, попал я значит в комендантский взвод. С рассветом 20 августа началась моя служба по контракту в Чечне. Часов в семь утра в палатку вошёл командир взвода - рослый мордатый прапорщик.
Зычными матюгами разбудил спящих солдат и распорядился через 20 минут строиться на улице. Давненько меня так не поднимали. Хорошо хоть 20 минут дали, а не 45 секунд, как во времена срочной службы в учебке. По команде "Равняйсь! Смирно!" нехотя изобразили строй и видимость равнения, чуть повернув головы. Прапорщик этого как бы не заметил (главное соблюсти форму, ритуала). Состоялся развод на работы... Потянулись серые солдатские будни.
До середины октября погода стояла прекрасная, солнечная, дождей почти не было. И. мы совмещали работу с приёмом солнечных ванн. Первые несколько дней я участвовал в натягивании маскировочных сетей вокруг ЦБУ, всевозможных навесов и тому подобное. Но вскоре у меня произошла встреча, которая направила течение моей службы по иному руслу.
В нескольких километрах от Шали, у самого подножья гор, в советские времен находилась большая военная учебка то ли пехотная, то ли танковая. В начале войны она была разрушена. С её руин в бригаду стали возить всё, что только может пригодиться в быту: доски, рамы, двери, бетонные плиты и т.п. Каждое утро туда снаряжалась автомобильная колонна под прикрытием БМП. К обеду возвращались с грузом. И. вот меня отрядили в качестве сборщика стройматериалов в эту колонну.
Ожидая, пока прибудут грузовики, я прилёг на траву. Из стоящего рядом кунга появился капитан, который нёс в руках печатную машинку (!). Каких - нибудь полтора месяца назад я долбил по клавишам точно такой же "Листвицы" ( она пробивала до 11 экземпляров). Среди голого поля, на войне, этот агрегат выглядел как инопланетный корабль. Промолчи я в ту минуту, так бы наверное до дембеля и вытаскивал ржавые гвозди из обломков досок. Но я наивно спросил капитана, для чего на войне печатная машинка? Завязался разговор. Оказалось, что капитан Д являлся правоведом бригады, поскольку заочно учился на юридическом факультете. Однако, знаний ещё не хватало и у него в работе часто возникали трудности. А у меня как раз была юридическая практика. Короче, вместо рытья ям, заготовки дров и прочей обезьяньей работы он предложил мне заняться тем же самым, чем я и занимался на гражданке. Я согласился.
Чтобы служба протекала в более комфортных условиях, капитан Д устроил мой неофициальные перевод из комендантского взвода в клуб. В нём по штату мирного времени предусматривалось кажется всего три солдатские должности: киномеханик, библиотекарь и фотограф. В тот момент там было четыре человека личного состава (один срочник и три контрактника). Все ребята нормальные, коллектив дружный, взаимоотношения тёплые. Клубом командовал майор, отличный мужик. Прямым начальником являлся замполит бригады И. - шизоид.
С тех пор, как я перебрался на жительство в палатку клуба, мне больше не приходилось пробуждаться под хамские возгласы прапорщика. Наше жилище находилась на окраине ЦБУ. Хоть и небольшая, но удалённость от начальственных глаз вносила в повседневную жизнь провинциальную тишину. Мой распорядок дня стал таким: вставал, умывался, брился, завтракал и отправлялся к кунгу, в котором жил капитан Д. Кунг стоял в капонире (проще - яме), в котором ещё помещался стол. Свеху капонира накинута масксеть. Я усаживался за стол и весь день печатал бумаги, о бригадных ЧП.
Одни гибли, другие калечились. Нужно было составлять или отказные материалы или выносить постановления о возбуждении уголовных дел и направлять материалы в военную прокуратуру, которая базировалась возле аэропорта "Северный", в Грозном. Дня не проходило без каких-нибудь происшествий. Так что писанины было предостаточно. Течение службы приобрело размеренный и предсказуемый характер. По крайней мере, я заранее знал, что несколько дней буду неторопясь писать отказные материалы (хотя почти по всем происшествиям нужно было возбуждать уголовные дела), а потом, для разнообразия, можно будет съездить в военную прокуратуру и отвезти туда всю эту липу.
Я уже несколько дней жил в палатке клуба, когда однажды среди ночи, со стороны второго батальона, находящегося от нас примерно в полукилометре, послышались автоматные очереди. Выбравшись на улицу, я увидел взмывающие в небо пунктиры трассирующих пуль. Стрельба длилась несколько минут и потом стихла. Затем послышался натужный рёв дизельного двигателя, работающего на максимальных оборотах. От второго батальона в сторону медроты, не разбирая дороги промчалась БМП. Через полчаса она в более спокойном темпе проехала обратно. Оставшаяся часть ночи прошла спокойно.
Утром выяснилось, что во втором бате ночью погиб контрактник А . Суть дела была такова: А заподозрили в продаже чеченцам оружия и боеприпасов (командованию поступило сообщение от осведомителя). Его закинули в яму. Кроме него там было ещё человека 3-4 арестованных за дисциплинарные проступки. Чтобы иметь возможность хотя бы вытянуть ноги А сделал углубление в грунте. Из-за этого стена ямы рухнула. А получил телесные повреждения несовместимые с жизнью...
В результате данного происшествия второй батальон оказался на грани вооружённого мятежа. Солдатская масса бурлила в возмущении, что их словно скот запихивают в гнусную яму, где они запросто могут подохнуть как гниды. Комбригу пришлось отправиться во второй бат и толкнуть перед бойцами успокоительную речь. Дескать, погибшего отправят домой как героя и всё такое прочее. Неожиданно его выступление прервал выстрел. Рядом с головой комбрига просвистела пуля. Стрелял один из контрактников, отойдя от места собрания на некоторое расстояние. Охранники комбрига повязали этого доброго молодца. На резонный вопрос — зачем он осуществил сей злодейский поступок, боец ответил, что ему долгое время не дают заслуженный отпуск и таким эпатажным способом он пытался привлечь внимание к проблеме соблюдения прав человека. Бузотёру в считанные часы оформили увольнение за нарушение условий контракта.
Кстати, проблема отпусков была самой животрепещущей для контрактников, так как только находясь в отпуске можно было рассчитывать на получение денежного содержания. По приказу министра обороны, за каждые 3 месяца службы в Чечне солдатам полагалось 10 дней дополнительного отпуска. Но реальность откорректировала теорию применения этого приказа. Как было сказано выше, большинство контрактников, убывая в отпуска, обычно назад не возвращались.
Причины: неполучение денежных выплат, скотские бытовые условия и тяжёлый психологический климат в отношениях между солдатами и частью офицеров. Чтобы пресечь массовое дезертирство контрактников, их под разными предлогами, но по сути внаглую, держали в Чечне минимум по 6 месяцев. Да и то, вырваться через полгода в отпуск считалось большой удачей. Чаще всего отпускали только после 9-ти месяцев. За счастье было заболеть какой-нибудь инфекцией, требующей лечения в стационаре или получить лёгкое ранение, травму, чтобы уехать по эвакуации.
А ведь когда подписывали контракты и кто-нибудь особо осмотрительный спрашивал, как быть, если служба не понравится, его убаюкивали простецкой фразой : "В любое время разорвёте контракт и все дела". При этом умалчивали, что строевая часть просто не оформит требуемые документы. Но даже если бумаги напишут, задержанное на год денежное содержание замучаешься потом получать и дадут его тебе в сильно урезанном виде, если вообще дадут…
Опишу более развёрнуто причины, вызывавшие массовое дезертирство контрактников из Чечни. Начну с конца списка: взаимоотношения между солдатами и офицерами. Их хорошо иллюстрирует совсем незаметная деталь: солдаты, общаясь между собой, именовали офицеров коротким хлёстким словом "шакалы". В этом слове содержалась пропасть лежавшая между начальствующими и подчинёнными. Насколько мне помнится, в Советской Армии такого не было. Разве что прапорщиков именовали "хомутами", "сундуками". Но эти клички лишь выражали презрение к лицам не желавшим честно трудиться на гражданке и не более того. А вот кличка "шакалы" просто-таки сочилась впитавшейся в неё ненавистью. Отношения между солдатами и офицерами (имеется ввиду эмоциональное восприятие друг друга) походили на взаимоотношения расконвоированных заключённых и охранников.
Для сбора объяснений мне частенько приходилось бывать в различных подразделениях бригады. В большинстве из них (особенно в пехотных батальонах) солдаты мечтали о том, что как только начнутся боевые действия, то они сначала "разберутся" со своим командованием, а уж потом с чеченцами. На август - октябрь 1995-го года, первыми в чёрных списках значились комбриг, начштаба, замполит, замначпрод и т.д. Благодаря интенсивной ротации офицерского состава, психологический климат в подразделениях то улучшался, то ухудшался. В случаях, когда вновь назначаемый офицер оказывался "шакалом", солдаты с нетерпением ждали его замены и согревались надеждой, что надо немного потерпеть - может быть потом пришлют нормального человека. Например, в нашем подразделении, с лета 1995-го до лета 1996-го года успели покомандовать четыре офицера: три майора и один капитан. Двое из них были мировыми мужиками, а двое других... Один майор - алкоголик (причём о его недуге знали в штабе армии и уведомили командование бригады, перед тем как прислать), а второй майор, по единодушному мнению не только солдат, но даже и офицеров, являлся тихим шизофреником.
Осенью 95-го года нашим непосредственным начальником был капитан Д, спокойный, жизнерадостный офицер, общавшийся с нами по-отечески, без служебного рвения. На его фоне, наш прямой начальник - замполит бригады И. смотрелся трусливой, некомпетентной, ничтожной личностью в звании подполковника. Он вздрагивал в ужасе от любого шороха, особенно ночью. Свою мелкотравчатость он пытался компенсировать демонстрацией власти. Если бы в то время случилось невероятное - чеченцы напали бы на нас и прорвались бы к ЦБУ, гарантирую, И. погиб бы в том бою пренепременно, как впрочем, и командир бригады и начальник штаба. По крайней мере, мало бы нашлось желающих рисковать собой ради спасения этих никчемных душонок. Когда в сентябре в бригаде началась эпидемия гепатита, личный состав клуба решил, что замполиту И. следует плеснуть в бак с питьевой водой желтушной мочи, в надежде, что он заболеет и эвакуируется восвояси. Но сначала мы поленились этим заняться, потом инициаторы заболели и убыли по эвакуации, оставшиеся заговорщики дембельнулась. Так мы и не осуществили своей озорной задумки.
Второй фактор, вызывавший у контрактников массовое желание вернуться в мирную жизнь - это скотские бытовые условия. Для офицеров руками солдат было создано относительно комфортное существование, а жизнь самих солдат, этих офицеров не волновала. Вот крошечный эпизод - иллюстрация. Случай произошёл где-то в начале сентября 95-го года. В комбриговскую баню привезли целый "Краз" - наливник горячей гейзерной воды. Специально за этой водой гоняли колонну за 20 км в пос.Гикаловский (там бьют термальные источники). Но оказалось, что перестарались, резервуар заполнился, а часть воды осталась. Тогда подполковник Б решил развлечься от безделья. Он стал лить кипяток из шланга в мышиные норы и расстреливать из пистолета выбегавших зверьков. Это он делал в то время, когда в пехотные батальоны завозили по 200-300 литров воды в сутки на роту (!) и солдаты не имели возможности ни постираться, ни помыться.
Кроме гигиенических проблем, на нервы действовали перебои в продуктовом снабжении. Например, несколько недель не выдавали хлеба, заменив его тремя или четырьмя галетами на человека. Некоторое время второе блюдо (обычно перловую или пшённую кашу) выдавали без добавок жиров или масла. Для эксперимента - сварите указанные крупы, особенно перловку, и попробуйте съесть их в таком виде, без каких-либо приправ. Только человек поголодавший дня 3-4, сможет протолкнуть их себе в горло. В качестве компенсации выдавали двухсотграммовую баночку кильки в томатном соусе из расчёта - одна баночка на троих (!)... Такие нормы снабжения были бы понятны, находись мы в ситуации 1941-го года, но время-то было мирное.
Неужели у огромной страны не находилось ресурсов, чтобы по-человечески накормить каких-нибудь сто тысяч служилых людей?! Самому себе я объясняю подобное положение вещей так: пренебрежение к жизни человека, а тем более к его чести и достоинству въелось с поры русского социума со времён крепостного права. Человек без денег и должностного положения - подобен в России вещи. А уж солдат, то просто - недочеловек.
Согласно этой старорусской традиции, военнослужащие представляют собой абстрактные боевые единицы, которые не имеют ценности каждый в отдельности, но значимы лишь в составе больших военных подразделений: полк, дивизия, корпус, армия (и то, лишь когда государство ведёт войну). Согласно указанной традиции солдат незачем сильно кормить - одной буханки хлеба в 600 грамм на 10 человек вполне достаточно. А уж если боевые единицы не заняты стяжанием отечеству воинской славы, просто сидят в базовом лагере, никого не убивая, ничего не разрушая, зачем их вообще кормить - перетопчутся.
По данной же логике конструируется и отечественное вооружение; исходя из предположения, что в условиях современного боя оно, вероятнее всего будет уничтожено через 1-5 минут, поэтому в танках нет нужды проектировать кондиционеры, а в военно-транспортных самолётах туалеты.
Второй причиной плохого продуктового снабжения, являлось банальное воровство. Начиная с Кремля и кончая простым солдатом, все норовили что-либо украсть. Разница заключалась лишь в том, что кремлёвская братва обеспечивала себе и своим домочадцам комфортную жизнь и спокойную старость, а в армейских низовых подразделениях похищенное банально пропивалось и прокуривалось. В январе 96-го, один из наших клубовских приволок в палатку двадцатикилограммовую упаковку сливочного масла. Он хотел её кому-то продать (сейчас уж не помню кому), а на вырученные деньги бухнуть. Но покупатель не смог заплатить назначенную цену и поэтому коробка осталась лежать в палатке. Не меньше месяца все наши трапезы сопровождались неограниченной добавкой сливочного масла и в супы и в каши и на хлеб и с чаем и без чая.
А по нормам довольствия одному солдату полагается 20гр масла утром и 20гр вечером. Получается, пять человек, за месяц съели дневной паёк одного батальона. Если захудалый солдат за один раз может слямзить столько казённого продукта, то для вычисления масштабов воровства более высоких должностных лиц без калькулятора не обойтись.
К грязи, хреновенькой жратве и безмозглым хамлюгам офицерам можно притерпеться и приспособиться. Но был третий самый основной фактор, порождавший массовое дезертирство, с которым контрактники не могли смириться - это невыплата денежного содержания. Когда подписывали контракты, большинство нанимающихся указывало там, чтобы полагающиеся деньги Министерство обороны переводило их семьям (собственно ради заработка основная масса контрактников и поехала воевать). Но государство, подобно матёрому мошеннику, даже не думало выполнять свои обязательства. Чтобы добиться хотя бы разового перевода денег, необходимо было написать жалобу не меньше, чем министру обороны. Только тогда-а-а, с больши-и-им скри-и-ипом, месячное жалование перечисля-я-яли родственникам.
Те же, кто пытался получить деньги собственноручно, находясь в отпусках, приезжали в место постоянного базирования части (наша в\ч квартировалась в городеТверь) и долгие недели не могли получить положенного. До начала 1996 года ещё можно было ожидать появления денег, живя на территории части (в одной из казарм выделили три или четыре комнатушки для транзитников из Чечни). Но после того, как там за короткий промежуток времени произошли два убийства по пьяной лавочке, "нумера" ликвидировали и солдатам вообще негде стало притулиться в ожидании выплат. А в финчасти твердили одно и то же: "Денег нет. Не перечислили. Когда будут, не знаем". Вот и весь разговор.
В этой связи вспоминается анекдот о том, как после октябрьского переворота 1917 года большевики пришли к Рабиновичу и у них состоялся такой разговор:
— Мойша, дай нам денег.
— Дорогие товарищи, откуда у бедного еврея деньги?!
— Мойша, мы знаем, у тебя есть деньги. Не дашь, посадим в тюрьму.
— Нет у меня ничего!
Посадили Мойшу в тюрьму. Приходят к нему «товарищи» в камеру с тем же требованием. На этот раз Мойша говорит:
— Ребята, а зачем вам деньги?
— Мы будем на них строить коммунизм!
— Мне надо с Сарой посоветоваться.
Устроили ему свидание с женой и опять спрашивают:
— Ну что, даёшь деньги?
— Нет. Сара сказала, коль нету денег — нехрен строить коммунизм.
Мораль проста - нехрен развязывать войны, коль не можешь их финансировать.
Когда дело всё ж таки доходило до выплат, неожиданно выяснялось, что всю положенную сумму финансисты выплатить соискателю не могут, поскольку она складывалась из нескольких частей. На копеечный должностной оклад, который можно было получить безоговорочно, накручивались всевозможные выплаты, собственно и составлявшие основную часть заработка: командировочные, за сложность, квартальные премии, единовременное денежное вознаграждение, материальная помощь и тому подобное.
А вот на эти-то выплаты, чуть ли не на каждую в отдельности, требовались справочки, что, дескать, да, был; не нарушал дисциплины; да, достоин и так далее. А убывающим из Чечни, эти справочки не выдавали автоматически. Контрактники должны были сами вникать в сложную систему оплаты и каждый персонально требовать себе эти самые справочки. Чего многие по незнанию не делали.
Кроме всего прочего, необходимо помнить, что инфляция в стране составляла в 1995 году - 50%, в 1996 году - 30%. Теперь поставьте себя на место контрактника, который почти год гнил в землянках, кормил вшей, жрал бурду, терпел, скрипя зубами, шизоидных начальников, частенько рисковал жизнью и здоровьем. После всего этого он ещё вынужден жить в чужом городе, ожидая, когда ему соизволят выплатить заработанные деньги (наполовину обесценившиеся), которые давным-давно должны были быть перечислены его родным. И вот наступал долгожданный момент, ради которого он всё терпел, но тут ему небрежно так говорят, что у тебя, дескать, нет двух справочек-фитюличек, поэтому всю положенную сумму выплатить не можем. Езжай обратно в Чечню, бери справочки... Естественно, после этого человек, наконец, понимал, что государство как матёрый бандит "разводит" его на бабки - "кидает".
Естественно, что после стольких мытарств, желающих вновь вернуться в Чечню почти не оставалось. Раз государство не соблюдает взятых на себя обязательств, соответственно, военнослужащие вправе не соблюдать своих обязанностей. Но, всё-таки, последнее слово оставалось за государством - невозвращенцев увольняли за несоблюдение условий контракта.
Кстати, позже я как-то заглянул в закон регламентирующий прохождение воинской службы. В части увольнения контрактников там даже отсутствовали намёки на то, что контракт можно досрочно расторгнуть по инициативе военнослужащего. Получается, государственная машина безгрешна, свята и не может не выполнять своих обязательств перед гражданами (хотя зачастую всё ровно наоборот).
Да, так вот, возвращаюсь к бытописанию. Короче говоря, устроился я - лучше не бывает. Служба идёт, а я сижу себе тихонечко за столом в капонире возле кунга, никто меня не строит, не дёргает, загораю по пояс голым на солнышке и пописываю отказные материалы для военной прокуратуры. Та-а-ак, читаем объяснения: "...боец такой-то ночью находясь на крыше одного из птичников осуществлял охранно-наблюдательные функции. Во время пересменки оступился и упал на землю… переломы, сотрясение...". Надо быть внимательнее, сам виноват - в возбуждении уголовного дела отказать.
Что у нас там дальше? Та-а-ак, "...в палатке ночью взорвалась граната - один погибший...". Интересно, чем это они в палатках по ночам занимаются? "...часовой вернулся с поста, снимал бронежилет. Граната, лежащая в кармашке бронежилета, зацепилась кольцом за гвоздь, чека выскочила, произошёл взрыв. Виновный погиб...". Ну что ж, лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого нет - в возбуждении уголовного дела отказать. Вообще-то в приватном разговоре выяснилось — то была обычная пьяная разборка. Но моё дело не расследовать, а составлять резюме из представленных материалов.
Та-а-ак, а это что такое? "...бесхозные ящики... стал по ним стрелять из автомата... взрыв ящика... ранение осколком в пах...". Зачем дебилам яйца? Зато теперь этот деятель сможет петь контртенором в художественной самодеятельности — отказать в возбуждении уголовного дела.
Та-а-ак, следующий материал: в апреле месяце несколько самоходных артиллерийских установок (САУ-152) вели многочасовой непрерывный обстрел горной местности. В башне одной из САУшек произошло возгорание пороховых зарядов. В тот момент в ней находилось трое человек. Заряжающий с грунта успел отбежать (судя по всему экипажи остальных установок тоже успели ретироваться). Загоревшаяся САУшка взорвалась, следом за ней сдетонировала вся батарея.
Представляю, какой был фейерверк, если учесть, что взрыв 152-х миллиметрового снаряда, упавшего рядом с танком, способен его перевернуть (об этом я читал в книгах про Великую Отечественную войну). Запомнилась фраза из объяснения заряжающего с грунта, что убегая он оглянулся и увидел как из башни показались руки одного из бойцов. Пальцы вцепились в край люка, но через несколько секунд разжались и руки соскользнули внутрь башни...
А вот ещё материал. Даже не материал, а единственный рапорт о том, что в момент десантирования, в горах разбился вертолёт. Экипаж и десантники погибли (всего человек 12-15)... Из материалов подобного рода лепить отказные было практически невозможно. Я откладывал эти бумаги с пометкой, что требуются дополнительные объяснения участников, (на самом деле давно должны были быть возбуждены уголовные дела).
Когда мне надоедало сидеть в капонире за писаниной, для разнообразия впечатлений я ездил со "своей крышей", капитаном Д. в Грозный, отвозили готовые материалы в военную прокуратуру. На обратном пути покупали арбузы на уличных базарчиках. Столь приятная процедура на гражданке, в Чечне оказалась предприятием весьма небезопасным для российских военнослужащих. Периодически поступали сообщения об убитых на рынках в Грозном офицерах и прапорщиках.
В связи с этим, процесс шопинга происходил так: машина вставала рядом с рынком, не глуша двигателя, в готовности в любой момент стартовать. Идущие за покупками досылали патроны в патронники своих автоматов, оружие на предохранитель не ставили. К прилавкам подходили не меньше, чем по двое. Один приценивался, торговался и покупал, второй, с деланным спокойствием, стоял к нему спиной положа руку на автомат, висевший на правом плече стволом в землю. В случае опасности, лёгким движением руки вниз автомат переводился в горизонтальное положение и был готов к работе на уничтожение. Те, кто пренебрегал подобными мерами предосторожности, иногда оказывались в сводке потерь: убит выстрелом в затылок, убит выстрелом в спину и т.п.
Постепенно, накопившиеся недооформленными материалы служебных расследований иссякли и мне пришлось непосредственно самому включаться в собирание бумаг по различным происшествиям. Вначале я это делал с капитаном Д. Помню, как-то в бригаду приехали двое следователей из военной прокуратуры. Им требовался транспорт и охрана для проведения следственных действий по уголовному делу, обстоятельства которого относились к весеннему периоду 95-го года, когда в Чечне шли активные боевые действия и во все стороны летели пух и перья от противоборствующих сторон. Суть дела была в следующем: оперуполномоченный уголовного розыска Шалинского РОВД вечером, часов в одиннадцать, ехал в темноте на своей машине по селу. С ним была жена. В это же время там оказалась небольшая военная колонна. Когда милиционер её миновал, по его машине был открыт плотный автоматно-пулемётный огонь.
"Жигуль" разворотило, он превратился в решето, но по счастливой случайности милиционер с супругой остались живы, лишь кто-то из них получил лёгкое ранение в мягкое заднее место. В сравнении с общим масштабом убийств и разрушений, тот случай был сущей безделицей. Но милиционер инициировал возбуждение уголовного дела. На мой взгляд, то был чистейший глухарь, расследование по которому следовало давно приостановить и забыть про него.
Разобраться в военной кутерьме того периода, когда подразделения МО и МВД были перемешаны, когда туда-сюда ездила масса боевой техники, а солдатня, упиваясь вседозволенностью и безнаказанностью шмаляла из автоматов и пулемётов во все стороны по всему, что шевелится, найти конкретных фигурантов было нереально. Но в том деле имелась одна дохленькая зацепочка: с БТРа обронили на землю головной убор, на котором была написана фамилия. Этого бойца следователям предстояло установить. Но для начала, соблюдая процедуру расследования, необходимо было произвести осмотр места происшествия.
Капитан Д. взял на выезд меня, одного срочника, плюс водитель. Вместе со следователями набралось шесть человек. И вот мы на одном БТР-80 поехали в с.Шали. То было достаточно рискованное предприятие, так как наш приезд был заранее оговорён. И если бы нашлись желающие отомстить русским по законам кровной мести, они бы могли без труда разделать нашу группку под орех. Одного выстрела из гранатомёта и одного автоматного магазина вполне хватило бы. Тем более, что после составления план-схемы, протокола осмотра места происшествия и фотографирования, офицеры минут на сорок убыли в гости к потерпевшему на ритуальную трапезу - знак кавказского гостеприимства. А мы, солдаты, в это время стояли на дороге у БТРа в окружении весёлых и улыбчивых чеченских подростков.
Что мешает людям на земле жить вот так же просто, как дети - с улыбкой смотреть друг другу в глаза, оказывать знаки доброго внимания и гостеприимства? От чего возникает межэтническая вражда и ненависть? Всякий раз, когда я оказывался за территорией базового лагеря, эти и подобного рода вопросы начинали ворочаться у меня в голове, смутно или отчётливо, в зависимости от картин большего или меньшего разорения, разрушений, запустения... Неужели договариваться сложнее, чем уничтожать друг друга?!
Возвращаясь в базовый лагерь, купили на придорожном рынке пару больших арбузов, да ещё встретили по дороге двух контрактников, мужиков лет под сорок. В их мутных взглядах наблюдались остаточные признаки алкогольного опьянения. Они шли без автоматов (с одной гранатой !) в Шали за бухлом. Если бы мы их не встретили и не вернули в лагерь, не исключено, что на следующий день мне бы прибавилось писанины. Позже, осенью, двое таких же кексов - контрактников ушли ночью со второго батальона, предположительно в гости к родственникам одного из них, жившим в Северной Осетии. Через несколько дней их трупы выловили в реке Аргун.
По этому случаю на плацу ЦБУ организовали большое построение. Носилки с почерневшими, обезображенными телами выставили перед строем. Один из аргунских утопленников был из нашего августовского призыва. Начштаба произнёс назидательную речь о вреде самовольных отлучек за территорию лагеря. Дословно запомнилась одна его, немного корявая фраза: "Любить нас здесь не за что".
Да, действительно, причин любить нас не было. Наоборот, ежедневно мы создавали поводы для возникновения глубокой антипатии. Об одном таком наиболее вопиющем случае произошедшем осенью 95-го года, рассказал мне артиллерийский капитан. Как я упоминал, наш базовый лагерь захватил территорию шалинской птицефермы. Поэтому в центре лагеря возвышался элеватор, на крыше которого был размещён пост круглосуточного наблюдения.
В один из вечеров дежурный наблюдатель закимарил. Спустились сумерки. А в это время, в одном из населенных пунктов, недалеко от нас, после многомесячного ремонта электросетей наконец-то дали электричество.
Проснувшийся наблюдатель, увидав в темноте цепочку огней, предположил, что это автомобильная колонна (военным почему-то везде мерещились колонны "КамАЗов" набитых боевиками). Он доложил о "происходящем" на ЦБУ, дал координаты. САУшки произвели несколько залпов...
Помню неподдельно грустный вздох капитана, вздох от бессилия и невозможности, что-либо изменить в творящейся вакханалии. Он закончил словами:
— В том селе опять нет света. Наверно уж долго не будет. Некоторым жителям он больше не понадобится...
