Записки о чеченской войне 1995-96 гг.
Парни из преисподней
Ночь прошла спокойно. Лишь раз я проснулся от человеческого бормотания. Приподняв голову, увидел: в противоположном конце отсека, у окна, под люминесцентной лампой, полуприсев на подоконник мирно беседовали двое голых (!?) солдат.
При этом они были заняты каким-то странным делом - держали в руках обмундирование, низко склонив над ним головы, рассматривали ткань, ворошили её. Спросонок я не понял в чём дело. Педики что-ли? Потребовалось несколько секунд на то, чтобы вспомнить, где я нахожусь и тогда уже понять, чем занимались голые солдаты. Они искали бельевых вшей. Меня передёрнуло от отвращения и я перевернулся на другой бок.
20 января с утра нам удалось вызволить с гауптвахты экипаж БМП. Ребятам повезло. Охранники были чем-то заняты ночью и поэтому не отрабатывали на арестованных приёмы рукопашного боя, как это (судя по рассказам очевидцев) обычно делалось в Ханкале и Северном.
Кстати, содержание арестованных солдат в военно-полевых условиях, это весьма интересная но затемнённая часть жизни воинского контингента, расквартированного в Чечне в 1995-96 годах. Как я уже упоминал, в нашей бригаде нарушителей дисциплины и совершивших уголовные деяния сначала содержали просто в глубокой земляной яме, а после того, как обвалившимся грунтом раздавило одного контрактника, арестованных стали сажать то в бывшую трансформаторную будку (поставили нары, вот тебе и камера), то в обыкновенные грузовые железнодорожные контейнеры.
Так во втором батальоне имелся простенький железный контейнер трёхтонник, без всяких изысков, с небольшими отверстиями в виде решётки в верхней части одной из стенок, вырезанными сварочным аппаратом. Он использовался в виде изолятора на сутки-двое, для неумеренно пьющих солдат, отличающихся буйным нравом во хмелю. Закинули, пришёл в себя - выпустили.
А вот для тех, кто будучи трезвым пытался отстаивать свои законные права и тем самым разлагающе действовал на умы окружающих, имелся зиндан в рембате. То был железный куб, в который можно было плотно запихнуть в стоячем положении человек двадцать. Высотой этот куб был метра два с небольшим. Изюминка в том, что он был полностью врыт в землю. Попросту говоря, железный погреб.
Мне однажды довелось коротко побеседовать с содержавшимися там солдатами. Оказалось, что большинство из них, добивались положенных отпусков, но их под разными предлогами тормозили, затягивали оформление, "кормили завтраками". В ответ солдаты начинали не надлежащим образом исполнять свои обязанности, отказываться от работы и нарядов. Выражаясь гражданским языком (в армейском лексиконе нет такого термина), пытались бастовать. Но если даже на гражданке люди в России годами не могут добиться справедливости через суды, то в армейской среде слово "справедливость" звучит так же нелепо, как музыка Вивальди в свинарнике.
Тех, кто сидел за нарушение дисциплины, выводили на работы и через недельку- другую освобождали, а вот тех, кто сидел по уголовной тематике, никуда не выводили, они могли находиться под замком по два месяца, без возбуждения уголовного дела. Хотя это было вопиющим нарушением закона, но оно давало сидельцам шанс: если происшествие забывалось и заинтересованных лиц в поднятии шума не обнаруживалось, то виновников тихонечко выпускали и быстренько увольняли. И им хорошо - срок в лагере не мотать и бригаде выгодно - статистика не портится. Подозреваю, что подобные порядки существовали и в других воинских частях базировавшихся в Чечне.
Подтверждением может служить рассказ, человека непосредственно побывавшего в когтях военно-полевой юстиции. Звали его П. На гражданке, перед тем, как отправиться в Чечню, он работал следователем в прокуратуре. Имея соответствующие навыки и подготовку, он вскоре был откомандирован из нашей бригады в военную прокуратуру, базировавшуюся рядом с аэродромом "Северный". П задействовали и как специалиста и как посыльного.
Однажды ему поручили отвезти в какое-то подразделение экспертное заключение. В машине были только П и водитель. В дороге их ГАЗ-66 перевернулся. Когда П очнулся, ни водителя, ни автоматов в кабине не оказалось. П. благополучно добрался до ближайшей комендатуры, откуда его переправили обратно на "Северный". И тут его положение резко переменилось: из сотрудника военной прокуратуры он в одночасье стал подозреваемым.
Следователь не поверил честному рассказу П об обстоятельствах происшествия и выдвинул свою версию, согласно которой П. убил водителя, и намеревался с оружием перейти к Чеченцам. Хотя в эту смелую трактовку событий не вписывалась явка П. в комендатуру, с ним больше не стали разговаривать, а закинули на гауптвахту. Причём официально арест обосновывался — якобы нарушением формы одежды (данная беспредельная формулировка широко использовалась ещё в Советской Армии, когда за пять расстёгнутых пуговиц на куртке можно было схлопотать пять суток ареста). За своё "нарушение" П. отсидел на губе около полугода. Ему регулярно продлевали срок именно за нарушение формы одежды.
После такой передряги П. не утратил чувство юмора и рассказывая о перипетиях своего дела, смеясь говорил:
— У меня из всей формы-то остались одни трусы. Всё остальное истлело и изорвалось. Так что срок мне продлевали вполне обоснованно.
Гауптвахта на "Северном", по рассказу П., в то время представляла собой кузов грузовика, вместо тента решётка. Частенько туда набивали неимоверное количество арестованных, так, что все стояли, как в час пик в общественном транспорте.
П. закинули в эту клетку. В течение трёх дней интенсивно обрабатывали. Пьяные ОМОНовцы подвергали его зверским избиениям, отрабатывая на нём приёмы рукопашного боя. Кроме того, П. довелось узнать что чувствуют люди, во время пытки электрическим током, болтаясь в виде христианского распятия на стене. Он говорил:
— Ощущение такое, словно внутренности разрываются.
П. сильно повезло, так как в момент, когда мусора-изуверы хотели было подсоединить электрические провода к его половому органу, что-то отвлекло их внимание и они, будучи пьяными, забыли о своём намерении. Вначале П. недоумевал, за что над ним так издеваются? Но проанализировав происходящее и услышав обрывки фраз, он понял, что следователь не поверил рассказу П. и между делом попросил ОМОНовцев "поработать" с подопечным. Ну они и работали как умели - в своё удовольствие.
Как рассказывал П., он уже с радостью готов был подписать какие угодно обвинения и дать какие угодно показания, признаться в убийстве, которого не совершал, в измене Родине, о которой не помышлял (после такого обращения не грех и помыслить), но его не вызывали, не допрашивали и не предъявляли обвинений.
Через трое суток пытки прекратились. Оказалось: объявился водитель живой и здоровый. Но П. почему-то оставили под арестом. Скоро он превратился в старожила гауптвахты, был в некотором авторитете. П. рассказал, как однажды к ним на губу посадили двух срочников из какого-то спецподразделения МВД (кажется "Витязь"). Эти орлы ушли в самоволку, а их отряд в это время передислоцировался и они стали бесхозными. Парней закинули на губу. И не то, чтобы о них забыли, а просто они ни за кем не числились. Так бойцы просидели четыре месяца.
За это время один из них совершил, прямо на губе, акт мужеложства и против него возбудили уголовное дело. А второго через четыре месяца отпустили, поскольку прибыл новый начгуб и стал разбираться с «инвентарём» в своём хозяйстве. Под эту кампанию П. тоже восстановили в правах, оформили на него материал за утерю оружия и прекратили дело, вычтя стоимость автомата из денежного содержания. П. говорил, что он вышел из клетки дико обросшим, грязнущим, с когтями на руках и ногах, в лохмотьях.
В один день его помыли, подстригли, выдали новое обмундирование, сытно накормили и от этого внезапного преображения — из лагерной пылинки в человека, по словам самого П., он чуть было не сошёл с ума. Его вернули обратно в бригаду и он, не затаив зла, стал служить Родине дальше на должности огнемётчика, не унывая и сохраняя чувство юмора. Весной в горах, во время рейда в Веденский район при стычке с моджахедами, П. контузило от близкого гранатомётного разрыва. Но он отказался от эвакуации, остался в строю и у него появилась способность: во время курения пускать табачный дым через то ухо, в котором порвалась барабанная перепонка.
Нынче, когда доводится посмотреть по телевизору очередной документальный фильм, повествующий о зверствах чеченцев в отношении военнопленных, мне вспоминаются похождения П. и свои собственные наблюдения. Усмехаясь, думаю: "Пожалуй, русские-то зверюги будут покруче чеченских, хотя бы уже потому, что чеченцы измывались над чужаками, а русские совершали почти то же самое над своими соплеменниками".
Если эти строки доведётся читать какому-нибудь молодому человеку, вступившему в осмысленную жизнь после развала СССР, у него может сложиться обманчивое ощущение, что во времена Союза в Советской Армии на гауптвахтах присутствовали порядок и социалистическая законность. Спешу разочаровать наивного читателя. Хотя электрическим током арестованных не пытали, но издевательств было не меньше. Прошло четверть века, но помню, словно вчерашний день, как я впервые увидел приёмы повседневного обращения с дисциплинарно арестованными солдатами на обычной армейской гауптвахте времён СССР.
Лето 1984-го года. Июнь месяц. Ростовская область — донская земля, с потрясающим вдохновением и любовью описанная в "Тихом Доне ". Начало шестого утра. Кроваво-красный диск солнца всплыл над горизонтом. Тишина, покой, утренняя свежесть. И вот, на фоне этой природной благодати появляюсь я — восемнадцатилетний юноша неделю назад призванный Родиной отбывать почётную воинскую обязанность в рядах Вооруженных Сил.
Вышел я из ворот свинарника, расположенного на взгорке, на окраине воинской части. Я состоял в суточном наряде в подсобном хозяйстве. Самочувствие моё было паршивое. Ночью пытался спать на куче грязных досок, но меня будил неисчислимый рой жирных наглых мух, издававший непрерывное громкое жужжание, то и дело садившийся на лицо и руки. В попытке спрятать открытые части тела и согреться, пришлось свернуться в позу эмбриона. Также не давали заснуть и отвратительные здоровенные крысы, с длиннющими хвостами шаставшие по полу, поминутно затевавшие между собой драки, сопровождаемые громким писком.
И вот, хромая на обе ноги , я наконец, вышел из этого маленького ночного ада пропитанного густой аммиачной вонью свиной мочи; невыспавшийся, голодный, зябнущий от утренней свежести, с распухшими, гноящимися от кровавых мозолей ступнями. Глянул на окружающий пейзаж — и моё внимание привлек расположенный метрах в ста ниже по склону аккуратненький беленький домик с участком метров двадцать на двадцать огороженным невысоким забором. К одной стороне домика примыкал асфальтированный загон, размером примерно пять на десять метров изолированный железной сеткой высотой метра три. На тот момент я уже знал, что в домике находится караул. Но что это такое, я себе не представлял, однако, успел проникнуться к таинственному гулкому слову "караул" почтительным уважением, потому, что командовавшие нами сержанты произносили словосочетания "назначить в караул", "готовиться в караул", "заступить в караул" с пиететом.
Лица, назначенные в караул сразу становились как бы отдельной кастой, выполняющей очень важное действо. Заступавших в караул уже никто не мог припахать, напрячь; после обеда им дозволялась неслыханная привилегия - пару часов поспать. Заступавшие в караул сержанты уходили от нашей казармы с сосредоточенными лицами, выстроившись в колонну по два, с автоматами за плечами, как добровольцы 1941-го года из военной кинохроники. Не хватало только женщин, помахать им вслед заплаканными платочками. Наполненный патетическими ассоциациями и возвышенными ощущениями смотрю я на караульное помещение и вижу, что в асфальтированном загончике, за проволокой, бегают по периметру трусцой двое солдат, одетые в полушерстяную парадно-выходную форму, только без фуражек, кителей и галстуков. На выходе из загончика стоял одетый в обычную хлопчатобумажную форму солдат с автоматом за плечом и смотрел на бегающих.
В тот момент я ещё не ведал о существовании в Советской Армии гауптвахт. В еженедельной воскресной телепередаче "Служу Советскому Союзу" о них никогда ничего не говорилось. В книгах о войне тоже не упоминалось и на уроках начальной военной подготовки наш военрук, бывший фронтовик, ни полсловечком не затрагивал этого термина. Слово "гауптвахта" связывалось в моих промытых советской пропагандой мозгах со словосочетанием "бесчеловечный царский режим". Я лишь смутно догадывался, что это нечто, связанное с наказанием. Короче говоря, посмотрел я на двух бегающих солдат и подумал:
- Наверное караул делает утреннюю зарядку. Поскольку места в загоне мало, они будут выполнять её поочерёдно, группами.
Помыслив так и ещё некоторое время понаблюдав за "спортсменами", я принялся за работу на свинарнике. Минут через сорок, выйдя на улицу, я опять взглянул на караульное помещение и с большим удивлением обнаружил, что те двое солдат в парадно-выходной форме продолжают бегать.
— Хм-м, не хилая зарядка в карауле! — покачал я головой, — После присяги, нам тоже придётся ходить в караул, а значит и делать такую же зарядку. Снова минут на сорок я отвлёкся работой и потом опять глянул на караулку. И был несказанно удивлён, увидав в загоне всё тех же двоих солдат. На этот раз они не бегали, а ходили по периметру загона строевым шагом. Причём не уставным, когда подошва поднимается на двадцать сантиметров над землёй, а особо-извращённым, при котором прямая нога вскидывается до уровня груди. Так заставляют маршировать в ротах почётного караула.
— Ну и дела-а-а ! — подумал я ошалело, — Оказывается в карауле и строевая подготовка проводится, да ещё такая напряжная ! Ой-ой-ой, скоро и мне это предстоит. Ещё минут через двадцать посмотрел на караульное помещение и опешил... Прежние двое солдат уже стояли лицом к стене, упёршись в неё руками, а ноги их были отставлены от стены так далеко, что стояли на асфальте не всей ступнёй, а лишь на мысках. В таком положении обычно обыскивают задержанных преступников. Рядом с ними стоял упитанный офицер перетянутый портупеей, с кобурой на бедре - начальник караула.
- Ой! Это что-то непонятное, — растерянно подумал я.
В это время один из стоявших не выдержал и упал. Офицер раза два-три, с силой пнул лежащего ногой в бок. Тот шатаясь поднялся и раскарячился в прежней позе, но опять упал и процедура избиения повторилась. Вскоре солдат увели в помещение караулки.
Так я впервые осознал, что в нашем социалистическом государстве, в котором "Всё во имя человека, всё для блага человека", существуют неведомые мне реалии, не стыкующиеся с ура-патриотическими лозунгами. Чуть позже я узнал, что гауптвахта — это то место, где садисты из состава караула (и начальник и рядовые) могут реализовывать многие свои порочные наклонности и болезненные фантазии.
Самым безобидным и почти ежедневно практиковавшимся издевательством над арестованными было заливание в камеры по несколько вёдер воды в сочетании с большим количеством хлорки. У жертв при вдыхании ядовитых паров появлялись спазмы гортани и сильно жгло глаза. Днём арестованных, как правило, выводили на самые грязные и тяжёлые работы, а с вечера и до утра они были в полной власти караула.
Помнится, в нашей учебной воинской части самым знаменитым изувером был капитан Г, со второй роты. Говорили, что он раньше служил во внутренних войсках. Видимо там он до виртуозности отшлифовал свои садистские наклонности и накопил неистощимый багаж разнообразнейших издевательств. Во время его дежурств, арестованные не просто подвергались банальным избиениям, а кроме того, они бегали, маршировали задирая ноги до уровня подбородка, ходили гусиным шагом (на корточках), ползали по асфальту на четвереньках, по-пластунски, перекатывались, прыгали. Арестованных обливали водой, раздевали догола, короче, старались максимально унизить и нравственно растоптать людей...
Я сделал столь длинное отступление от главного повествования, в попытке сохранить некоторую историческую объективность. Чтобы несведущий читатель не думал, будто Российская Армия скурвилась из-за демократических преобразований девяностых годов, а при коммунистах она была белая и пушистая. Просто при советском режиме она разлагалась интенсивно, но и регенерация имела место, а при "демократии" гниение стало фатальным. Но, собственно, как я писал выше, армия-то по большому счёту не живёт сама по себе, а в ней лишь продолжают течь те же процессы, что и в гражданском обществе, но только в рафинированном виде, не смягчённые цивильными законами и правилами поведения.
