Записки о чеченской войне 1995-96 гг.
Правовед бригады
В начале сентября, моя "крыша" - капитан Д , внепланово убыл на большую землю. Он заочно получал второе высшее образование, но его не отпускали на сессию. Ему пришлось выдумать себе подходящее для эвакуации заболевание.
Таким образом, я остался выполнять функции правоведа бригады. Мне пришлось самому ходить и оформлять происшествия и возить материалы в грозненскую военную прокуратуру. Но алгоритм действий был уже отработан и не вызывал трудностей. Я лишь испытывал психологический дискомфорт, так как мне пришлось напрямую общаться с командованием бригады: ожидать приёмных часов, носить на подпись документы, получать от комбрига, начштаба и замполита указания.
Тут же подоспел свежий криминальный случай, произошедший на нашем блокпосту № 29, у моста через реку Аргун. Необходимо пояснить, что блокпосты на автомобильных дорогах были весьма "хлебными" местами. Помню как-то замполит прошмонал один из блоков и отобрал у солдат отличный видеомагнитофон. В другой раз, эфэсбэшники провели внеплановую проверку 29-го блокпоста. По слухам, в кармане одного тамошнего прапорщика они обнаружили сумму в рублях, эквивалентную по тем временам 1000 долларов США (двухмесячная зарплата контрактника). Правда, не думаю, что эти деньги были обращены в доход государства... Если мне не изменяет память, в среднем, проезд через блокпост стоил 50 рублей. Также приветствовалась натуроплата: бутылка водки или несколько пачек сигарет. Допускался и вариант беспошлинного проезда, но в этом случае пришлось бы пережить тотальный обыск, вплоть до разбортировки всех колёс.
Поэтому неудивительно, что периодически блокпосты подвергались ночным обстрелам со стороны неблагодарных чеченцев. В начале осени такому обстрелу подвергся блокпост № 29 через реку Аргун.
Дело происходило в вечерних сумерках, стреляли из автоматов, со стороны леса. Согласно правилам военной тактики, на случай нападения, каждому солдату было определено место, в которое он должен по тревоге засесть и указан сектор ведения стрельбы. Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. К моменту обстрела некоторые бойцы уже приняли на грудь и находились в неадекватном состоянии.
Один пьяный вояка, контрактник, состоял в должности пулемётчика (а срочную он служил в стройбате, где оружие не видел даже издали). И вот он, не долго думая, развернул свой пулемёт на 180 градусов и стоя, от бедра, как суперагент из американских боевиков, стал посылать очереди в зелёнку. А у ручного пулемёта отдача весьма значительная, стоящего на ногах она легко разворачивает по часовой стрелке. Естественно, что пули летели веером - как попало. На той стороне блокпоста, которую обстреливали, находилась БМП. Экипаж - ребята срочники. Они только что собирались поужинать возле машины и пригласили в компанию ещё одного знакомого срочника. Тут началась заварушка и их накрыло пулемётными очередями. Экипаж успел запрыгнуть в машину, а приглашённый срочник растерялся, чуть замешкался и тут же получил три пули: в руку, туловище и лицо. К утру он скончался. От чеченских пуль никто не пострадал.
Запомнился ещё один эпизод из моей правовой деятельности. Военная прокуратура прислала отдельное поручение, согласно которому необходимо было допросить командира второго батальона по обстоятельствам, связанным с сооружением на территории его подразделения ямы, в которой завалило контрактника А. (о котором рассказывалось выше).
С большим удовольствием я пошёл исполнять данное поручение. Но меня ждало разочарование. Для протокола комбат два отделался отговоркой, что яма была выкопана его предшественником и он ничего пояснить не может. Но неофициально поведал, что яму рыли экскаватором сапёрной роты, по прямому указанию начальника штаба.
Я поинтересовался, почему целый майор боится сказать правду? Ведь и комбриг и начштаба уже заменились, убыли из части. На это комбат ответил в том роде, что мир военных достаточно тесен и весь пронизан связями и знакомствами. Поэтому, за излишнюю честность и откровенность можно заработать кучу разных неприятностей по службе. А его правдивые показания не сыграют роли, комбриг всё равно выйдет сухим из воды. Позднее я узнал, что так оно и случилось. Уголовное дело пару лет мусолили в военной прокуратуре, а потом расследование тихонечко прекратили.
Однажды, размышляя на тему беззаконий творящихся в армии, я, подражая Рэю Брэдбери, мысленно выстроил логическую цепочку: какие видимые следствия проистекают из укрывательства командирами уголовных деяний совершаемых в армейской среде. Получилась картина не столь ужасная как в рассказе Р.Брэдбери "И грянул гром", но впечатляющая.
Итак, начинается всё с того, что каждый командир части хочет казаться достойным занимаемой должности, продолжать расти в званиях и подниматься по карьерной лестнице. Поэтому, командиры всеми возможными способами скрывают гнусную уголовщину, творящуюся в их подразделениях. Безнаказанность порождает новые и новые деяния. В итоге, уголовно-лагерная атмосфера в армии становится привычной, превращается в традицию, образ жизни и мышления.
В результате, молодежь призывного возраста готова идти на любые ухищрения, чтобы не загреметь под ружьё. Самый простой способ, закосить на здоровье. Соответственно, появляется статистика о повальном нездоровье подрастающего поколения. Под эту статистику можно замутить государственную медицинскую программу по оздоровлению, с подобающим щедрым госфинансированием. А через пару годков, глядь, в списке журнала "Форбс " появляется парочка новых российских миллиардеров. А мы продолжаем жить в нищей стране и никак не можем понять, почему так бедны?
Возвращаюсь к повествованию. Короче, стал я исполнять функции правоведа бригады. Но писанина была большей частью пустопорожняя. Бумаги собирались на всякий пожарный случай, что если какой-то инцидент получит огласку, материальчик вот он: готовенький, дескать, ничегошеньки не укрывали, реагировали должным образом - разбирались. Частенько меня просили сходить в то или иное подразделение, нагнать жути на солдатню - взяв у них с суровым и угрожающим видом объяснения. И я ходил: то у связистов стращал уголовной ответственностью срочника, за то, что он жарил себе коноплю на сковородке (нет, чтобы как все - водку кушать); то у артиллеристов «пытался найти» зачинщиков и активных участников группового мордобоя между срочниками; то в батальоне материального обеспечения возился с дебильным контрактником, потерявшим по пьяной лавочке автомат, но утверждавшим, что на него напали ночью и ударили по голове (на самом деле, когда он ужрался и дрых, офицер, в назидание, утащил оружие).
Время тянулось медленно. В октябре изнуряющая жара спала, но дни по-прежнему были солнечными и ласково-тёплыми. Ночью стало подмораживать почву. С восходом солнца изморозь оттаивала и на земле появлялся тонкий слой очень липучей грязи. Она образовывала на подошвах тяжёлые колтуны, из-за которых ступни то и дело подворачивались. Ходить было крайне неудобно, словно на ногах хоккейные коньки. Когда на несколько дней случалось дождливое ненастье, обмундирование стало намокать, сушить его было негде, кроме как на самих себе. Таким образом, неприятная психологическая атмосфера армейских будней дополнилась новыми сильно раздражающими факторами: холодом, сыростью и грязью.
В бригаду было привезено некоторое количество печек-буржуек. Естественно, их в первую очередь распределили по офицерским кунгам и палаткам, а солдатам достались крохи. Пехотинцам пришлось лепить какие-то невообразимые очаги из кирпичей и грязи. Кирпичи брали со зданий птицефермы, а грязи уж хватало. Для защиты от пронизывающих ветров подразделениям раздали новые палатки, которые были натянуты поверх имеющихся. Благодаря этому, внутри палаток стало теплее, но сумрачнее. Когда происходил процесс утепления, в радионовостях, диктор бодрым голосом, даже с оттенком некоторого ликования, сообщила миру, что войска в Чечне въехали в зимние казармы. Находясь в эпицентре событий, было весьма забавно слушать подобные сообщения из Москвы. Чтобы информация стала честной, в сообщение следовало добавить слово "отдельные".
Подлинной картины жизни воинского контингента в Чечне средства массовой информации не давали. Практически во всех сообщениях, поступавших в эфир, имелись большие и маленькие, намеренные и непреднамеренные искажения. Помню, как в августе месяце командование бригады известили, что через пару недель приедет съёмочная группа 1-го телеканала и будет снимать 29-й блокпост. После этого, ремонтный батальон несколько дней был задействован на изготовлении и покраске шлагбаумов и заграждений. Для съёмочной сессии в бригаде стали срочно подбирать солдат ростом не ниже метр восемьдесят - как в гвардию. Наверняка, в новостийном выпуске картинка получилась отменная.
После того, как в подразделения всё же выдали печки, появилась новая проблема: чем их топить? Не долго думая, солдаты стали разбирать деревянные крыши над цехами птицефермы, которых было наверное штук пятьдесят. В считанные дни большинство крыш было разломано. Птицефабрика, уцелевшая во время боевых действий в начале войны, без лишнего шума подверглась разгрому в период затишья. Узнав о происходящем, чеченцы заявили командованию бригады протест. Был отдан строгий приказ: птицеферму не трогать. Дрова стали возить с руин Шалинской танковой учебки, километрах в пяти от нас. Каждый день туда организовывались колонны грузовиков в сопровождении БМП, но всё равно, дров на всех не хватало. Стали вырубать окружающую растительность, а это были преимущественно деревья грецкого ореха. За период осень - зима 1995-96 гг. в солдатских печках была сожжена прорва строительных материалов и ореховых деревьев !!!...
Ныне, когда мне случается проходить мимо кустарных пилорам, на территории которых пылают костры из деревянных обрезков; глядя на эту жуткую российскую бесхозяйственность, всякий раз вспоминаю чеченские мытарства с дровами.
Когда процесс отопления палаток был ещё в подвешенном состоянии, у нас в клубе произошла запомнившаяся мне встреча. Зашёл к нам один кекс, в звании то ли подполковника, то ли полковника - проверяющий из штаба армии. Он искал недостатки в политико-воспитательной работе, а клуб являлся (теоретически) её основным звеном. Наш непосредственный начальник - капитан Д., построил нас. Он был душевный мужик (своё жизненное кредо формулировал следующей присказкой: "толкнули - упал, подняли - пошёл"). Проверяющий с многозначительным видом, что-то старательно втирал нам в уши. Мы стояли и терпеливо кивали, как колхозные лошади, мечтая, чтобы этот говорун быстрее закруглялся, а то становилось зябко. Хотелось скорее залечь обратно в палатку и закутаться в спальные мешки.
Но массовик-затейник не унимался. Обращаясь к капитану, он вполне серьёзно стал "мести пургу" о том, что необходимо организовать стенгазету с рассказом о подвиге какого-нибудь рядового Пупкина или лучше фотогазету о достижениях какого-нибудь сержанта Залу...кина. Этот информационный проброс наш командир очень спокойно парировал, заметив, что в бригаде нет фотобумаги, реактивов, ватмана; даже простая писчая бумага формата А4 в большом дефиците. Тогда проверяющий начал отвлечённо рассуждать о солдатской смекалке, дескать, надо целеустремлённо искать выход из положения.
Когда он закончил свой нудный монолог, я решил культурно нахамить и попросил ответить на более животрепещущий вопрос: планирует ли командование армии обеспечивать нас дровами или углём для отопления палаток? На что проверяющий выдал совершенно изумительную реплику: "О-о-о, это вопрос политический. Не наш уровень". Далее он пояснил, если начнут завозить топливо, то чеченцы поднимут шум, что войска остаются надолго. С этими словами проверяющий поспешил улизнуть. Глядя ему вслед я только и подумал: "Дерьмо ты подполковник, и всё ваше командование армии - дерьмо!".
Насмотревшись и прочувствовав военных реалий, я решил, что пора выбираться из этого отстойника для деградантов, именуемого Российской Армией. Мне очень не нравилось пребывать в состояние крепостной, бесправной военно-полевой скотины. Ничего положительного от службы я не ощущал. Боевых действий нет, заплатят ли деньги - не известно. Депрессия давным-давно закончилась сразу после увольнения с работы). Смысла в дальнейшей службе я не находил. И стал я робко планировать, что когда истекут три месяца, начну добиваться положенных мне десяти дней отпуска. А коль случится такая благодать, уеду, расторгну контракт и больше не вернусь в этот гнусный дурдом. Но мудрая десница провидения уготовала мне иной путь.
