Записки о чеченской войне 1995-96 гг.
На юг!
18 августа, после завтрака, всех убывающих, построили на плацу. Набралось человек 250-300 (пришедших с гражданки и добровольцев срочников ).
Выдали алюминиевые жетоны овальной формы с личными номерами. В 11 часов это войско битком утрамбовалось в "Уралы" и по холодку, в сопровождении машин ВАИ и ГАЙ, с сиренами и проблесковыми маячками, колонна двинулась на военный аэродром вблизи города. Перед въездом на аэродром почему-то остановилась и простояли около двух часов. Вот тут началась вакханалия.
У ворот аэродрома стояло несколько коммерческих киосков торговавших спиртным. И контрактники, несмотря на препятствия, чинимые офицерами, стали пробираться к этим киоскам и целыми рюкзаками покупать водку. Несколько пакетов и баулов с водкой были разбиты офицерами тут же на дороге об асфальт. Сидевший рядом со мной контрактник намётанным глазом подсчитал, что водки было разбито примерно на 2-2,5 миллиона рублей. Спиртное, которое удалось пронести к грузовикам, большей частью было выпито на месте и воинство начало постепенно хмелеть. Перед самой посадкой всем выдали по 100 тысяч рублей.
Нас ожидали два Ил-76, десантный вариант - с двумя палубами. Толкаясь и матерясь, полупьяное войско с баулами и вещевыми мешками плотно набилось в самолеты. Перед запуском двигателей лётчики по громкоговорителю объявили, что курить в салоне запрещено, поскольку кругом трубопроводы с кислородом и керосином и от одной искры всё может взорваться. С диким грохотом и ревом заработали турбины. Взлетели. Наш путь лежал на Моздок. До него было около трех часов лёту.
Первые минут тридцать прошли нормально. Но затем воины стали допивать купленную перед посадкой водку и часть из них окосела в конец. А тут ещё многим захотелось по малой нужде. Наверное, когда проектировали десантный вариант самолётов Ил-76, решили, что для пушечного мяса туалет - это слишком жирно. Некоторые стали пробираться в хвостовую часть и справлять нужду прямо на палубу. А она там имеет наклон, из-за этого моча потекла под лежащие вещи и под сидящих на полу солдат. Грохот турбин, дикая ругань, вонь растекающейся мочи, теснота и духота в салоне, всё это больше походило на палату для буйно помешанных в сумасшедшем доме.
Чуть погодя догадались справлять нужду в пустые пластиковые 1,5 литровые бутылки из-под газировки и обстановка немного разрядилась. Но тут один из пьяных, проигнорировав запрет на курение - закурил. Половина бойцов, пытаясь перекрыть рёв турбин, начала на него дико свистеть и орать. Кто-то вмазал курильщику по зубам, завязалась короткая драка. В это же время другой пьяный решил справить большую нужду. Он наверное забыл где находится, пробрался в хвост самолета и принялся дергать за все подряд рукоятки и рычаги. Теперь стали орать и свистеть на него. Ближе к концу полёта, со второй палубы, к нам на первую, прямо на головы потекли струйки какой-то мутной жидкости, то ли конденсата, то ли мочи. Опять поднялся гвалт, свист.
Наконец-то долгожданный удар колёс о взлётную полосу, тряский пробег и томительная рулёжка. При первом толчке бутылки с мочой попадали и разлились. Хвостовые створки медленно раскрылись и в лицо хлынул горячий сухой воздух Северного Кавказа. То был военный аэродром в Моздоке, основной перевалочный пункт для войск отправляемых в Чечню. Хмельная ватага, нагруженная баулами, повалила на бетонку из утроб лайнеров. Некоторых, упившихся до бесчувствия контрактников, товарищи выволакивали держа под руки. Вещи этих субъектов, оставшиеся без присмотра, тут же уворовывались однополчанами, для дальнейшей конвертации их в спиртосодержащие жидкости. Немного очухавшись, пострадавшие, компенсируя потери, стали воровать вещевые мешки у других зазевавшихся солдат.
Какое-то время мы все были предоставлены самим себе. Команд не поступало. Наконец нас построили, проверили по спискам и сказали ждать вертолётов, которые с минуту на минуту прилетят и повезут нас в Чечню. Время было уже около 20 часов, начало смеркаться. До полной темноты мы доверчиво ждали обещанных вертолётов. В полночь стало ясно - все передвижения будут только утром.
Метрах в 60-70 от бетонки был расположен палаточный городок местной воинской части. По периметру он был огорожен маскировочной сетью. Наш отряд расположился на траве, недалеко от этого подразделения. Старались держаться теми же группами, которыми призывались. Поужинали. Еда состояла из одной трёхсотграммовой баночкой каши с тушёнкой на троих. Стали укладываться на ночёвку. Я развернул плащ-палатку, надел бушлат и завалился спать.
В кромешной темноте южной ночи бродили отдельные тени, спотыкаясь о лежащих, предлагали сброситься на покупку выпивки. Другие призраки интересовались, где можно купить спиртное, растворялись в сумраке, возвращались, позвякивая бутылками — усугубляли. Вдалеке в ночную мглу изредка взлетали осветительные ракеты. Вероятнее всего их запускали боевые охранения аэродрома. О чем думалось в тот час, за давностью лет уже не помню. Лежавший рядом контрактник тоже маялся бессонницей. Ни к кому не обращаясь, он задал в темноту риторический вопрос:
— На кой черт я поперся в эту Чечню? Сменял чистую мягкую постель с теплой женой под боком на это поле.
Ему никто не ответил. Через год, когда бригаду вывели к месту постоянной дислокации в г.Тверь, я случайно вновь встретился с тем парнем у нас в части. Он снова оформлялся в Чечню, в 205-ую бригаду, так как не смог найти себе работу на гражданке. Ночью приземлился ещё один борт — средних размеров турбомоторный Ан с контрактниками, наверное из другого военного округа.
Наступило утро 19-го августа. До часу дня сидели, лежали на траве под палящим солнцем, маялись от безделья. Разговаривали, жевали перловку из консервных банок и пропивали остатки денег. Температура воздуха поднялась примерно под 35 градусов. День был ослепительно солнечный, в бездонном голубом небе ни облачка. Наконец-то в обед прилетел вертолет Ми-26 (в солдатской среде именуемый Коровой), в нём спокойно помещается "КамАЗ". Он забрал первую партию контрактников и улетел. Около 14-ти часов настал наша очередь. Улетали последними. Набились в вертушку, как селёдки в бочку, кажется человек 140 с вещами (обычно Ми-26 берёт по 120 человек). Взлетели. Минуту повисели в воздухе и сели на том же аэродроме, но в поле, километрах в двух от бетонки. Обнаружились какие-то неполадки в механизмах. Час сидели возле вертолета, потом побрели по рытвинам и ухабам, неся тяжелые сумки и рюкзаки обратно на взлетку.
Часов в пять вечера мы всё-таки прибыли в Чечню. С Моздока до Ханкалы на вертушке лететь меньше получаса. При подлёте к Ханкале, когда машина совершала посадочные манёвры и наклонялась то в одну, то в другую сторону, мне удалось посмотреть в иллюминатор. Над Чечнёй стояла высокая плотная облачность, было пасмурно. Внизу ни травинки, ни кустика, лишь вытоптанная, высушенная, плоская безликая равнина, немного темнее, чем небо над ней. Кое-где вкопанные по башни БМП. Густой шлейф пыли поднимался за одиноко спешащим куда-то БТРом.
Первое, что бросилось в глаза, когда мы ступили на землю Чечни - очень демократичное отношение военнослужащих к форме одежды. Все ходили кому в чем удобно: кто-то в одних трусах, другие в штанах и с голым торсом, некоторые в майках, но у всех при этом были автоматы (без порток, но в шляпе). Где-то вдалеке слышались глухие разрывы. Местные мне пояснили, что эти звуки доносятся с полигона. Над аэродромом ходила каруселью пара вертолётов Ми-24. Сновали туда-сюда БТРы и БМП. К нашей братве подошли двое полуголых солдат в шлёпанцах и стали о чем-то таинственно шептаться. Предлагали анашу. Но нашим парням нужна была только водка; провинциальные жители России к анаше непривычные.
Хотя я уже стоял на чеченской земле и со всех сторон был окружён военной атрибутикой, но всё еще не мог проникнуться мыслью, что нахожусь на войне. Пару часов ожидания. Построение. Нас ведут к прибывшим грузовикам. И вот только когда я увидел висящие на дверях кабин бронежилеты, тогда до меня вдруг отчётливо дошло, что здесь всё серьёзно - здесь убивают.
На новом месте.
Расселись вдоль бортов, в открытых кузовах трехмостовых "Уралов" и "Зилов". Переваливаясь с ухаба на ухаб, громыхая и скрипя деревянными кузовами, густо пыля, колонна поползла к выезду с базы.
Проехали мимо нескольких застав боевого охранения аэродрома, которые представляли из себя врытые в землю БМП, рядом слепленные из камней и обломков досок утлые лачуги с бойницами. Запомнился солдатик одной из застав, судя по внешнему виду — срочник: по пояс голый, тощий, черный от грязи и загара, в драных штанах и коротких стоптанных сапогах. Он стоял с безвольно опущенными руками, сутулясь, словно живое олицетворение понятий — „безнадёга”, „безысходность”, и смотрел на нас отсутствующим взглядом. Другие служивые на заставах были сходной внешности, также тупо и равнодушно глядели на клубы пыли, идущие на них от колонны, не пытаясь ни отвернуться, ни хоть как-то заслониться. Мысленно отметил - такой армии по российскому телевидению не показывали.
Но через несколько минут, на выезде из Ханкалы, я увидел совершенно другую армию. Там нас ждали разведчики на нескольких БМП, чтобы принять колонну для сопровождения. Лихие ребята, в летних маскхалатах, обутые в кроссовки и кеды. Разгрузки на них до отказа были забиты автоматными магазинами, гранатами, сигнальными ракетами, дымовыми шашками, почти у всех на автоматах подствольные гранатомёты. Их БМП встали в голове, средине и конце колонны. Когда движение началось, защищаясь от жуткой пылюки, разведчики натянули на лица до глаз черные косынки, как ковбои в американских вестернах или грабители банков в боевиках. В таком виде они были похожи на крутых солдат удачи, которым любое море по колено. Подобные картинки мне были в диковинку. За десять лет до этого, когда я служил срочную, о таком внешнем виде солдат (тогда ещё советских), нельзя было даже подумать. Одень я на себя тогда нечто подобное - сгнил бы на гауптвахте.
Часов в семь вечера наша колонна выехала из Ханкалы. Сначала двигались окраинами Грозного, по пустой автомобильной дороге. Спускавшиеся сумерки, отсутствие людей, руины зданий вызывали тягостное ощущение смутной тревоги.
Свернули в поселок Пригородный. В нём с одной стороны от дороги тянулись кирпичные пятиэтажки, с другой постройки частного сектора с палисадниками. При нашем появлении из домов на улицу выбежало много ребятишек. Они что-то кричали и размахивали руками. Было не понятно, посылают они нам проклятия или просто так развлекаются. Из многих окон и с балконов на нас смотрели взрослые люди.
Взгляды их были спокойны, глаза не выражали каких-либо чувств. На многих домах остались следы от обстрелов: некоторые окна зияли черными провалами пожаров, в стенах виднелись отверстия от снарядов, во всех домах окна были без стёкол. Из одного такого окна две молоденькие чеченки улыбаясь, махали солдатам руками. Некоторые наши бойцы ответили им тем же.
Рядом со мной на скамье сидел контрактник, на вид лет 35-37.Он мне стал рассказывать случай, как в Афганистане их колонна попала в засаду, они, солдаты, сидели в кузовах, как и мы - облокотившись спиной на борта. В таком положении увеличивается шанс словить пулю, при обстреле машины с обочины. В том бою пуля попала рассказчику в спину. Безопаснее сидеть лицом или спиной к кабине водителя. Я согласился с замечанием коллеги и сказал, что это очень ценный боевой опыт, только жаль, что он передаётся лишь путем устной традиции. Не прошло и минуты после нашего разговора, я повернул голову влево, чтобы посмотреть вперёд на дорогу. В этот момент сильнейший удар пришёлся мне в левый висок. Голова мотнулась в сторону, я обхватил её ладонями и резко пригнулся к коленям. В мозгах зазвенело и сверкнуло три коротких мысли:
„Пуля! Снайпер! Смерть!” — потом бешеной круговертью завертелись слова запоздалого прозрения, — „Вот оказывается как она выглядит-то — Смерть. И надо же, кругом столько народа, а убили именно меня! Ну почему мне так не повезло?! Так глупо погибнуть! Даже не успел доехать до части! Зря я попёрся в Чечню, эх, дурак я дурак!” — Этот рой мыслей пронёсся в голове за 1-2 секунды. Но вдруг мне подумалось: „Если это пуля, теоретически мыслей в мозгах возникать не должно — извилины приходят в негодность.”
Тут же взглянул на ладонь закрывшую висок. Крови не было!!! С плеч свалился Эверест, я испытал величайшее облегчение!!!
Оказалось, что мне в голову угодил камень-голыш овальной формы 8 на 6 сантиметров в диаметре (чуть меньше ладони), толщиной около одного сантиметра. Да-а-а, поверни я голову чуть левее, а камень пролети чуть ниже и у моего левого глаза определенно возникли бы проблемы. Но всё обошлось. Можно сказать, там, в кузове, я получил боевое крещение. Отскочив от моей головы, каменный блин слегка задел по челюсти ещё одного контрактника и упал в кузов машины. Это "приветствие от чеченского народа" я взял себе на память, не просто в виде сувенира, а как предмет, благодаря которому я испытал момент истины. Он помог мне отчётливо осознаёшь нечто, чего я раньше не понимал, не замечал.
Моменты истины в обычной гражданской жизни бывают весьма редко. Иногда требуются десятки лет, для того, чтобы один раз испытать это состояние. У Льва Толстого в финале "Анны Карениной" дается очень хорошее описание момента истины, когда Анну уже начинают давить колёса поезда, она вдруг понимает, что поступила ошибочно. „ ... И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. " Где я? Что я делаю? Зачем?" Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло её в голову и потащило за спину. "Господи, прости мне всё!" - проговорила она, чувствуя невозможность борьбы...”
В Чечне мне посчастливилось дважды испытать момент истины. Второй раз это случилось 22 мая 1996 года на безымянной высоте под Бамутом, на линии огневого соприкосновения с противником. Но об этом пойдет речь ниже.
Что интересно, на месте удара не осталось никаких следов - ни царапины, ни припухлости.
Афганец и ещё один контрактник, с потрёпанным лицом, увидев такое дело — что уже прямо сейчас запросто можно получить сотрясение мозга, тут же сползли на дно кузова и легли на баулы. Я присоединился к ним. После удара окружающая действительность стала казаться ужасно враждебной. Безлюдная дорога, безмолвные, покрытые пылью придорожные деревья и кусты, небо затянутое тучами серо-свинцового цвета - воспринимались, как бесконечно чужие и рождали гнетущую тревогу.
От мрачных размышлений отвлекал боевой вид разведчиков, БМП которых двигалось следом за нашим грузовиком. Часть разведчиков смотрело вправо, часть влево, держа наизготовку автоматы. На крутом поворотов шоссе механик-водитель БМП не сбросил скорость и машину швырнуло сначала к одной обочине, потом сразу к противоположной. Видать водила привык больше ездить по грунту, чем по асфальту. В одном месте навстречу колонне попался одинокий чеченский грузовик. Он почему-то не остановился в ожидании прохода техники. Ехавшая за нами БМП до этого момента держалась на осевой линии дороги, но заметив грузовик-нарушитель, выехала на встречную полосу и, дав форсаж, попёрла в лобовую атаку на чеченца. Тот сразу всё понял, съехал на обочину и почтительно остановился, положив руки на руль, чтобы их было видно. Когда БМП проскакивало рядом с грузовиком, сидевший на башне разведчик сделал водителю оскорбительный жест (позаимствованный из американских боевиков): зверски оскалившись, оттопырив средний палец, махнул рукой снизу вверх. Со стороны это выглядело весьма круто: на войне — как на войне. Если смысл жеста описать словами, то можно загреметь под статью уголовного кодекса, за разжигание межнациональной вражды.
В 1996-ом году, в подобных ситуациях военные поступали уже более радикально: не размахивали руками, а просто стреляли из автоматов в землю, перед бамперами машин неучтивых водителей. Часа через полтора езды, в сгущающихся сумерках остановились в чистом поле. Кругом возвышались земляные холмы от свежевырытых капониров. То были угодья сельскохозяйственного предприятия " Кавказ " в 4,5 километрах к юго-западу от райцентра Шали. В этих местах, в 19-ом веке воевал с чеченцами М.Ю. Лермонтов. Теперь и мне довелось побывать.
За 150 лет изменилась лишь внешняя сторона происходящего: крепости сменили базовые лагеря, обнесённые минными полями; военные караваны на лошадиной тяге превратились в бронетанковые колонны; карательные операции по умиротворению горцев стали называться боевыми рейдами по наведению конституционного порядка, а культура взаимоотношений между людьми осталась прежней.
Заканчивались вторые сутки, как бригада перебазировалась на это новое место. Ударными темпами шло обустройство: рылись капониры для техники, окопы, натягивались маскировочные сети. В сгущающейся темноте нас выстроили в две шеренги и комбриг М стал нагонять на личный состав жути, говоря, что безжалостно будет привлекать к уголовной ответственности нарушителей законов. А за дисциплинарные проступки будет гноить в яме. Подкрепляя слова делом, он тут же выдернул из строя не успевшего протрезветь контрактника, который невнимательно его слушал, и, объявив ему 10 суток ареста, отправил жертву в яму.
В мирное время, для содержания военнослужащих совершивших грубые нарушения воинской дисциплины, служат гауптвахты. В современных военно-полевых условиях под эти цели используют обыкновенные ямы, глубиной метра 3-4 (размер зависит от технических характеристик экскаватора). Сверху накрывают листом железа, для защиты от дождя (очень гуманно), рядом ставят часового. Вот и вся архитектура. Армейские старожилы говорили, что ямы в нашей армии пошли со времён войны в Афганистане. Я как-то задумался, почему во время Великой Отечественной войны не было такого рода воспитательных средств? Ни в одних военных мемуарах я не читал о подобном. Наверное потому, что было проще отправить человека в штрафное подразделение или расстрелять (меры почти равнозначные).
Дней через пять, в такой яме, обвалившимся пластом земли был задавлен насмерть один арестованный контрактник.
"Вводная лекция" комбрига закончилась, началось распределение по подразделениям. К нам подошли несколько офицеров и прапорщиков и стали выкрикивать названия требуемых специальностей: "Водители есть?" ; " Трактористы?" ; " Связисты есть?" и так далее. С откликнувшимися беседовали, и если квалификация устраивала, их без очереди подводили к столу, стоявшему под тентом, где штабисты оформляли направление. Массу, оставшуюся невостребованной, зачислили в пехотные батальоны. В моём случае действовала рука Провидения. До момента распределения, мы с Сергеем старались держаться вместе - как земляки, намеревались попасть в одно подразделение. Но в полной темноте и сутолоке потерялись. Сергей попал во второй пехотный батальон. (Дорос там до замкомвзвода, но не выдержал многомесячного бессмысленного существования в грязи и холоде. Зимой он был легко ранен в руку, случайно разорвавшейся гранатой, убыл в госпиталь и не возвратился, разорвал контракт). Окажись я тогда во втором бате, это равносильно тому, как если бы на гражданке очутился в какой-нибудь Богом забытой Игарке.
Но рука Провидения определила мне иной путь: благодаря наличию юридического образования я оказался в "столицах" — попал в комендантский взвод. Это подразделение базировалось при штабе и занималось обслуживанием, обустройством и охраной ЦБУ.
В кромешном мраке, то спотыкаясь о комья вывороченной земли, то оступаясь в углубления, я, в сопровождении бойца, дошёл к месту расположения взвода. Неожиданно из темноты раздался угрожающий окрик: "Стой! Пять". Мой провожатый в ответ назвал какую-то цифру, после чего несколько минут беседовал за жизнь с окликнувшим нас часовым. На войне некоторые положения уставов видоизменяются. Если в мирное время территория охраняемая часовыми обычно огорожена, и подконтрольна одному караулу, то кричать по уставу: "Стой! Кто идёт?", - вполне приемлемо. В военной обстановке, почти каждое подразделение выставляет у своих палаток вооружённую охрану и такой окрик не годится. Вместо этого, с 18-и до 24-х часов устанавливается пароль - любая цифра (обычно не очень большая, чтобы проще считать). После полуночи и до 18 часов следующего дня, другая цифра. Допустим, пароль - 7. Соответственно, на окрик часового: "Стой! Два",- надо отвечать - " Пять". На вечернем разводе командирам подразделений доводят ночные пароли, а они их своим подчинённым.
После гражданской жизни, в которой у меня была своя кровать с чистыми простынями и даже после отдельной койки в нижегородской казарме, расположение и обстановка фронтового взвода меня несколько шокировала. Над неглубокой ямой квадратной формы стояла армейская палатка. Койками служили пустые снарядные ящики, матрасами - грязные, засаленные спальные мешки (где прежние пользователи клали на них ноги, а где голову - непонятно), подушками служили грязные бушлаты, накрывались грязными армейскими одеялами. В палатке находилось человек 15. Хмурые лица бойцов освещались тусклой лампочкой. Наличие электричества в голом поле меня удивило. Ток круглосуточно вырабатывали передвижные армейские дизельные электростанции, основное назначение - для нужд связистов, освещения штабных и начальственных помещений, солдатские палатки электрифицировались, поскольку они были рядом. В подразделениях же на окраинах базового лагеря электричество зачастую отсутствовало.
Палатка была заполнена густым табачным дымом (для некурящего, эта неотъемлемая часть армейского военно-полевого существования является постоянным раздражителем). Со мной сдержанно поздоровались, поинтересовались с какой области я призывался, накормили оставшейся с ужина кашей. После этого я поместился в имеющееся на нарах пространство. Потушили свет и бойцы мирно засопели, я тоже заснул.
Неожиданно, среди ночи проснулся, почувствовав, что мои ноги кто-то ощупывал. Затем чьё-то щупленькое, дрожащее тельце втиснулось между мной и соседом. Пришлось перевернуться на другой бок, поскольку частое горячее дыхание ночного гостя стало обдавать мне лицо. Сон нарушился и я лежал в темноте с открытыми глазами. Вдруг новый сосед конвульсивно заёрзал, прерывисто задышал и стал судорожно-торопливо уползать с нар. Тут же раздались звуки, характерные для процесса отрыгивания пищи. Кисло завоняло блевотиной. Я нецензурно выругался, взвод проснулся, зажгли свет. Героем ночи оказался пьяненький солдат срочник, вернувшийся с наряда по офицерской столовой. Он там принял на грудь лишнего. Его обложили крутыми матюгами, приказали убираться из палатки с облёванным одеялом и к утру выстирать. Я с удовлетворением констатировать, что рвотные массы на меня не попали. Остаток ночи прошёл спокойно.
